Двигаясь вглубь магазина, Мэтт размышлял о том, что оказался здесь неслучайно. В другое время он бы ни за что не принял вызов Ньютона: сделал бы вид, что не понял намека приятеля или не расслышал его слов. Мэтт умел избегать подобных глупостей – у него было чутье на то, что следует делать и чего делать не стоит. И в этот раз он твердо знал, что происходящего желательно было избежать. Почему? На протяжении дней и недель он чувствовал: скоро что-то произойдет. С тех пор, как отец сообщил ему, что собирается переехать в другой квартал и первое время они будут видеться нечасто. Пока «все не образуется» Мэтт мог бы жить с ним, если только мама не будет против. Последняя фраза Мэтту понравилась меньше всего. На следующий же день мать завела с ним похожий разговор: они будут жить вместе, если только не воспротивится папа. Вообще его родители были абсолютные противоположности: мама была больше «из деревни», а отец же был стопроцентным горожанином, она – жаворонком, он – совой, ну и так далее. То, что они прежде называли взаимодополняемостью, внезапно стало причиной их разрыва – они превратились в «день» и «ночь». Конечно, у них был Мэтт, их «общее солнышко». В свои четырнадцать мальчик сразу же понял, к чему все идет: началась война за его любовь и доверие. Несколько его друзей прошли через подобное испытание. Через этот кошмар.
«И кто сказал, что слишком много любви – это хорошо?» – раздраженно думал Мэтт. Родители типа «расстаются ради него», поскольку очень его любят. Мальчик чувствовал, что перестает быть самим собой, теряет себя, собственные реакции казались ему странными. Он поступал не так, как тот Мэтт, которым он всегда был.
И в этот магазин он попал неслучайно. С каждым шагом Мэтт все сильнее ощущал, что делает то, чего надо было бы избежать. Но ему хотелось сделать что-то такое: добавить в семью немного хаоса. Совершить глупость, которая отразится и на родителях, и на его отношениях с ними. Заставить их страдать – так же, как они заставляют его страдать вот уже целый месяц.
Мэтт и сам удивился, насколько явно отдает себе в этом отчет.
– Зачем я так поступаю? Во всей этой истории только один кретин – я! – И на мгновение у него возникло искушение развернуться и уйти.
Но не тут-то было.
Неожиданно для себя он оказался возле двери в подсобку, рядом с которой располагался старинный прилавок из вишневого или красного дерева, поверх него лежала тяжелая черная мраморная доска. За прилавком, слушая портативный радиоприемник, сидел старик с тонким, длинным носом, почти лысый, если не считать двух седых прядей волос над ушами. Старик сильно наклонился вперед, отчего казалось, будто он приклеился лбом к прилавку, а его маленькие очки с прямоугольными стеклами съехали на кончик носа. Он повернулся в сторону Мэтта – сделав движение одной лишь головой, при этом тело его оставалось совершенно неподвижным – и с подозрением смерил Мэтта взглядом сверху донизу.
– Чего надо? – спросил он хриплым голосом.
«Этот тип как будто из фильма!» – удивленно подумал Мэтт, не ответив на вопрос.
– Ну? Я тебя спрашиваю! – настаивал старый Балтазар без малейшего намека на вежливость.
– Я… Я хотел бы что-нибудь у вас купить.
– У меня?
Мэтт ощупал карманы джинсов в поисках денег и вытащил шесть однодолларовых купюр, составлявших все его состояние. Он показал деньги старику:
– Что у вас есть за шесть долларов?
