Их глаза встретились. Умирающий приподнял правую руку, и Друсс взял ее.
– Я старался, как мог, мой мальчик.
– Я знаю.
Бресс угасал на глазах, а Друсс был не мастер говорить. Он только прижал отца к себе, поцеловал его в лоб и ждал, пока последний вздох не вышел из истерзанного тела.
Тогда он встал и вошел в дом. Все было перевернуто – шкафы распахнуты, ящики выдвинуты, ковры содраны со стен. Но тайник у дальней стены не обнаружил никто. Друсс поднял половицы и вытащил запыленный сундук, а потом Друсс взял в отцовской мастерской молоток и долото, отбил петли и сорвал крышку вместе с медным замком.
Внутри, завернутый в промасленную кожу, лежал топор – но какой! Друсс благоговейно развернул его. Черная металлическая рукоять длиной с мужскую руку, двойные лезвия – как крылья бабочки. Друсс потрогал края большим пальцем – острые, как нож, которым брился отец. Топорище украшали серебряные руны – Друсс не мог их прочесть, но знал, что там написано. Ведь это был страшный топор Бардана, убивавший в годину ужаса мужчин, женщин и даже детей. Если верить сказаниям, надпись гласила:
Снага-Паромщик не знает возврата.
Друсс взял топор в руки, дивясь его легкости и превосходно соблюденному равновесию.
Ниже лежал черный кожаный колет с наплечниками из серебристой стали, а еще перчатки с такими же шипами и пара черных сапог до колена. Под всем этим обнаружился кошелек, а в нем – восемнадцать серебряных монет.
Скинув с себя мягкие кожаные постолы, Друсс натянул сапоги и надел колет. На самом дне сундука отыскался шлем из черного металла – во лбу у него красовался серебряный топорик в обрамлении серебряных черепов. Друсс водрузил на себя шлем и снова взял топор. В блестящем лезвии отразилась пара холодных голубых глаз, пустых и бесчувственных.
Снага… Этот топор во времена Древних выковал великий мастер. Снага… Его ни разу еще не точили – сталь его не тупилась, несмотря на множество битв, в которых проходила жизнь Бардана. А ведь топором пользовались задолго до Бардана. Бардан добыл Снагу во время Второй Вагрийской войны, ограбив гробницу древнего короля-воина, легендарного убийцы Караса.
«Это дурное оружие, – сказал как-то Бресс сыну. – Все, кто носил его, были бездушными убийцами».
«Зачем ты тогда хранишь его?» – спросил тринадцатилетний Друсс.
«Пока он у меня, он никого не убьет».
– Теперь ты снова сможешь убивать, – шепнул Друсс – топору.
Снаружи донесся стук копыт идущей шагом лошади. Друсс медленно встал.
Кони Шадака вели себя неспокойно – запах смерти тревожил их. Своего трехлетку он купил у крестьянина к югу от Кориалиса, и мерину еще не доводилось бывать на войне. Четыре лошади, взятые у бандитов, не так волновались, но все-таки прядали ушами и раздували ноздри. Шадак ехал, успокаивая их ласковыми словами.
Почти всю свою взрослую жизнь он пробыл солдатом. Он видел смерть – и благодарил богов за то, что привычка к ней не очерствила его. Гнев в его сердце боролся с горем, когда он смотрел на трупы детей и старых женщин.
Дома бандиты поджигать не стали – дым виден за много миль и мог бы привлечь сюда дренайских кавалеристов. Шадак натянул поводья, увидев у стены золотоволосую девочку и рядом с ней куклу. Детей работорговцы не берут – на машрапурском рынке их не сбудешь. А вот на молодых дренаек в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти лет по-прежнему большой спрос в восточных королевствах: Вентрии, Шераке, Доспилисе и Наашане.
