– Уходите-ка, гражданин хороший, на свое местечко и парня не обижайте. Что он вам плохого сделал? Украл у вас? Оскорбил?
– Так он же сам признался…
– Вот именно! Это понимать надо! Тот, кто замыслил плохое, о себе такого никогда не скажет. Зачем возбуждать недоверие?
– Я знаю случаи…
– Случаи? – воскликнул пассажир с книгой. – Их немало, не только плохих, а и хороших. Я сам – случай.
И со мной когда-то случилось…– Он показал на татуировку выше локтя.
– Вот и защищаешь…
– Вот и защищаю, потому что вижу цену человеку. Ежели уж парень так говорит, не ловчит перед народом, не валит вину на Сашку да Машку – значит, хоть топило его и ломало, да не сломало и не утопило. Выбрался… Человеком хочет стать. И нечего всяким горлопанам мутить душу его, сбивать с веры в себя…
– Это я горлопан?
– Не позволю обижать, травить парня, ставшего на правильный путь. Когда я после лагеря устраивался на работу, нашлись такие, вроде тебя, недоумки, ставшие поперек пути в правильную жизнь. Ну, свет не без умных людей. А то бывает и так: сам тихий ворюга, нахапает, дачку из ворованного и на ворованное себе построит, и сам же орет: «Берегись вора!»
– Позвольте…
– Не позволю! Тоже придумал потеху! Как не стыдно!
В словах этого человека было столько твердого сознания правоты и справедливости, что любопытные разошлись, испытывая неловкость. В купе вошел молодой человек и обратился к нему:
– А мы вас давно ждем, Николай Иванович!
Пассажир встал и негромко сказал Анатолию:
– Не будь овцой, а то волки съедят. Ежели кто к тебе привяжется – дай мне знать. Я буду в крайнем купе направо.
Он быстро двинулся из купе. Молодой человек задержался, уступая ему дорогу. Мужчина с одутловатым лицом, все еще стоявший у косяка, тронул его за плечо и шепотом спросил:
– Этот – кто такой?
– Николай Иванович Семахов, – ответил молодой человек таким тоном, будто это все объясняло. И, так как рыхлый пассажир все еще удерживал его, добавил: – Сталевар! Вы что? Газет не читаете?
Пассажир что-то проворчал и ушел.
В купе наступила тишина. Все молчали.
«Не будь овцой, а то волки съедят», – мысленно повторил Анатолий. – А как же с решением ни во что не вмешиваться, никогда не ввязываться?»
3
Девушка негромко проговорила:
– Ну, зачем вы сказали о…– Она запнулась. Не хотелось произносить такие страшные слова, как «разбой, грабеж».
– Как – зачем? – нахмурился Анатолий. – Обещал говорить только правду и говорю. А сейчас вижу, что это не легко…
Мать девушки насторожилась.
«Этот пусть раскаявшийся, но все равно преступный тип, – беспокойно думала она, – своей искренностью, конечно показной, хочет вызвать сочувствие Лики. А она очень отзывчива, ее подкупают честность, благородная поза. Надо сейчас же прекратить это знакомство».
И Агния Львовна с подчеркнутой сухостью спросила:
– Сколько я вам должна за две бутылки воды?
– Да ничего! Я ведь так… угостил, – смущенно пробормотал Анатолий.
– В мои принципы, – заявила Агния Львовна, – не входит принимать угощение от незнакомых лиц. Так сколько же?
– Я не знаю… Да не надо! Мелочь… Не возьму.
– Повторяю, это вопрос принципа! Сколько же?
– Не помню, – резко ответил молодой человек.
Агния Львовна подсчитала сама и протянула деньги.
Они так и остались лежать на столике. Анатолий отвернулся и, почти уткнувшись лбом в стекло, стал смотреть в окно.
Вдруг девушка порывисто встала.
– Лика! – громко, даже несколько вызывающе сказала она и протянула руку юноше.
