Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье признался, что если бы Тучков со своим корпусом и Московским ополчением явился, как рассчитывал Кутузов, к концу боя за Семеновское, то «появление этого скрытого отряда… во фланге и тылу французов при окончании битвы было бы для французской армии гибельно…»
Так почему же этого не произошло, почему не был осуществлен блистательный план Кутузова? Под вечер 25 августа 1812 года, когда русская армия заканчивала последние приготовления к генеральному сражению с французскими полчищами, ставленник Александра I (Симеона) барон Беннигсен, тайно от Кутузова, направился на левый фланг в корпус генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова. Беннигсен знал о резерве, знал, для чего он планировался. Корпус, как и полагалось, находился в лесу.
Беннигсен вызвал командира корпуса генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова и приказал ему немедленно выдвинуть корпус из леса на открытый склон и поставить впереди егерских полков. Тучков был крайне удивлён распоряжением. Он сообщил барону, что разметил корпус в засаде по личному приказу Кутузова, и разъяснил цель, стоящую перед ним и Московским ополчением. Беннигсен заявил, что это всё ему известно и действует он в соответствии с новым решением главнокомандующего. Барон всеми силами добивался своей цели, не гнушаясь даже наглой лжи. Тучкову пришлось повиноваться, ведь Беннигсен являлся прямым начальником. В результате контрудар, на который так рассчитывал Кутузов, был сорван. Мало того, приказ Беннигсена стоил жизни Багратиону и двум братьям Тучковым (Николаю Алексеевичу и Александру Алексеевичу), которые встретили врага лицом к лицу на открытой местности – Беннигсен позаботился о том, чтобы времени на укрепление позиции не осталось совсем.
Трудно сказать, насколько прапорщик Жуковский мог быть посвящён во все тонкости стратегии Кутузова. Скорее всего, он не имел возможности вникнуть во все подробности, иначе бы в своём знаменитом «Певце во стане Русских воинов» не говорил бы по-доброму о негодяя Беннигсене. Впрочем, остальные герои, о которых сказал своё слово поэт, более чем достойны его боевых, горячих поэтических строк.
Даже само начало стихотворения говорит о том, что Жуковский пережил то тревожное и одновременно волнующее чувство ожидание боя, ожидание великого события, священного события…
П е в е ц
На поле бранном тишина;
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
Здесь кров небес над нами,
Наполним кубок круговой!
Дружнее! руку в руку!
Запьём вином кровавый бой
И с павшими разлуку.
Кто любит видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет боя…
О всемогущее вино,
Веселие героя!
С первых дней службы полились пламенные стихи…
В рядах Отечественной рати
Певец, по слуху знавший бой,
Стоял он с лирой боевой
И мщенье пел для ратных братии!
В письме к великой княгине Марии Николаевне он так показал свои ощущения в канун сражения:
«Две армии стали на этих полях одна перед другою… Все было спокойно. Солнце село прекрасно, вечер наступил безоблачный и холодный; ночь овладела небом, и звезды ярко горели, зажглись костры… В этом глубоком, темном небе, полном звезд и мирно распростертом над двумя армиями, где столь многие обречены были на другой день погибнуть, было что-то роковое и несказанное…».
И ещё… Он слышал грохот великой битвы, но его соединение оставалось в резерве, в ожидании приказа, так и не поступившего. И поэта поразил контраст… Кровопролитная схватка и то, что «небо тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями…».
