Днем в окошке – деревня, словно поезд,
Остановившийся над прудом…
Дома – вагончики: нечастые, неспешные пассажиры.
В редких вагонах-теплушках – дымок над крышами.
Долго стоит, весь день.
Вечером тоже стоит допоздна, видно даже,
Что в четырех вагонах
Пассажиры ждут, – когда поедет?
По светящимся окошкам вагончиков видно…
В остальных вагонах пассажиры, видимо, не дождались.
Сошли…
Пусты их вагончики.
Станция-то – Афонина, где-то там, наверное, и локомотив.
Свет на станции всю ночь горит.
Сижу весь темный вечер, жду.
Поезд все стоит, – по окнам видно.
Куда же он поедет?
По заревам на ночном небе видны станции…
В Измалково? В Знаменку? В Лебяжку?
Или совсем в другую сторону – Озерки?
Ночью выглядываю в окно – уехал поезд,
Одна Афонина станция осталась.
Утром поезда не видно – туман.
Когда туман медленно рассеивается —
Снова весь состав на месте,
Только вагончиков в нем больше,
Чем в кромешной темноте.
Эх, деревня-поезд, куда ты едешь и зачем?
Весь сентябрь дожди то хлестали, пеня лужи с чуть торчащей из них молодящейся гусиной травкой, то нудно сеяли, развозя в кисель дороги. В такую распутицу не только машины, но и трактора по ним проезжали с трудом. Октябрь распогодился: посветлели накатанные дороги, снова весело засуетились на деревьях воробьи. Несмотря на заморозки, воровато прихватывавшие по ночам верхушки трав в низинах, дни стояли звонкие, теплые и до того ясные, что из окон избы Чеботаревых, стоявшей на краю райцентра, была видна за тридцать пять километров городская телевышка. В один из вечеров в дверь дома Николая Чеботарева постучали. Николай только что вернулся с работы и ужинал, поэтому, когда он открыл дверь, от него вкусно пахло щами и чесноком. В госте Николай узнал своего дядю Матвея. Последние десять лет дядя жил в деревне, километров за двадцать пять от Николая, а в городе у него была квартира, оставленная сыну с семьей. Дядю Николай видел редко, заезжая проведать, когда в его краю были какие-то дела, а дядя у него и вовсе был лишь один раз, в прошлом году, на проводах сына в армию. Николай обрадовался:
– О! Дядя Матвей, здорово! Заходи.
Матвей молча пожал Николаю руку, вошел в сени, достал из кармана брюк бутылку, поставил на лавку у двери, чтобы не мешала разуваться.
– А я как раз ужинать сел. Пойдем на кухню, со мной поужинаешь. Наталья сегодня допоздна дежурит, еще с работы не пришла.
Матвей взял бутылку, прошел на кухню, поставил ее посреди стола, сел.
– Вот… попроведать пришел.
– А-а! Это хорошо.
Николай достал из шкафчика два стакана, налил в тарелку щей, подвинул Матвею. Глядя, как дядька, открыв зубами бутылочную крышку, налил по полстакана, спросил:
– Дядь Матвей, может, грибков принести и огурцов с подвала?
Но Матвей остановил его взглядом из-под бровей и махнул рукой – ладно, потом… садись. Николай сел.
– Как там тетка Варя? – спросил он.
Матвей поднял стакан, вздохнул:
– А чего ей исделается? – протянул его над столом. Николай с готовностью чокнулся…
Когда Николай вернулся из подвала, принес грибы и огурцы, дядька сидел, хмурил брови, ворошил на голове волосы. Николай достал еще одну бутылку. Пока накладывал в тарелки и резал хлеб, Матвей глядел на бутылку. Николай сел, разлил по стаканам, дождавшись, пока дядька возьмет стакан, стукнул по краю и, сказав: «Ну, будь здоров», – выпил. Матвей все смотрел на бутылку, держал стакан.
– Дядь Матвей, ты чего?
