– Да кто виноват! Да никто не виноват. Государство, выходит, за нас решало, как жить да где кому лежать. Жили, как заводные, прокружились жизнь, про смерть ведь не думали. Мне дочь говорит, ты мать… – Тетка перешла на шепот.
– Ох, да итишкина же мать-то… – шептал Николай, заглядывая под сиденья. Но там стояли лишь женские туфли, черные полуботинки и новые дорогие ботинки. – Да где ж они есть-то? Вот ведь и приспичит не ко времени, – шептал Николай. Ботинок его, старых, удобно растоптанных под мозоли ботинок, не было. Николай глянул и под боковое сиденье, и по проходу – нет, их нигде не было. Не было и за перегородками соседних купе, куда он сунул голову.
– Вы ищите чего? – сердобольно спросила бабка. – Сумка ваша вон у окошка. Вы как вчера зашли, так ее туда поставили.
– А? Сумка? Да… Ага, вот она. – Николай достал сумку, попутно заглянул пониже. Там стояли чья-то сумка, пакет, чемоданчик, благородно светились чистой коричневой кожей модные ботинки, а его обувки как и не было. «Как провалились. А тут еще приспичило – терпежу нет» – мучился Николай. И вдруг его осенило: «Сперли! Конечно, сперли. Куда же им еще деваться».
Николай снова сел на край полки, чтобы не привлекать внимания. «Потерплю. Тут ехать-то осталось…» Пыля веником, по проходу двигалась суровая проводница, у его ног остановилась.
– Встал? – И чуть смягчилась, видя как ему тяжко, добавила: – Билет-то тебе не нужен?
Николай поднял на нее виноватые, больные глаза.
– Вижу, вижу, что не нужен. Давай собирайся, да гармонь свою не забудь, подъезжаем. – И пошла мести дальше.
«О! Гармонь еще у меня!» – вспомнил Николай и, разглядев на третьей полке футляр с гармонью, снял его, успев пошарить по полке рукой, – нет ли и там случайно ботинок. Не было их и под пальто, которое лежало у него в головах.
Бабка с теткой после слов проводницы приникли к окошку. Зевнула:
– Охо-хо… И правда, подъезжаем.
– Что хоть за станция?
«Станция Дерезай, кому надо – вылезай» – хотел сказать Николай, но подумал, что шутить нечего, а еще раз пробежал взглядом по лицам пассажиров – кому это могли подойти его старые ботинки. Увидев, что соседки отвернулись, подхватил гармонь, сумку и в носках шмыгнул по проходу. По пути дернул ручку туалета. Она была заперта. Загородив ноги сумкой и гармонью, постоял в тамбуре. Дождался, пока поезд остановится и проводница откроет дверь, соскочил со ступенек, рысью перескочил низкую ограду перрона, скверик и дорогу и забежал за автобусную остановку.
Когда за станцией мелькнул последний вагон, Николай, улыбаясь, вышел из-за остановки, сел на лавку. Пошарил в кармане пальто, выгреб оттуда пачку папирос и кошелек. Папиросы порвались и рассыпались, денег в кошельке была только мелочь.
– Ни хрена себе, пофестивалил! – громко и весело сказал Николай. – За двое суток кабанчика слопать и не подавиться. – Николай нашел обломок папиросы поцелей, прикурил и, сплевывая табачинки, торжественно сказал: – Объявляются результаты вчерашнего забега в ширину. На первой дорожке выступал Николай Егорович Селиванов. Оценки следующие: кабанчик семь пудов минус две с половиной тысячи деноминированных пропитых рублей минус ботинки. В результате фестиваля в голове шумит, а в кармане тихо-тихо. М-да, результат неплохой.
– А зябко, елкин кот! – Николай потер ноги друг о друга, поставил их на сумку. Идти было девять километров, автобус же по воскресеньям не ходил. Была бы обувка, Николай даже не задумался, а теперь надо было сидеть, ждать попутный транспорт. Он опять хотел вернуться к теме: где же это я вчера… Но заскрипела телега, затопали по дороге копыта, и Николай увидел сначала знакомую лошадиную морду, а за ней и хозяина лошади – кума Сергея, сидевшего на телеге спиной к нему.
