Когда Николай, вдоволь накурившись, вернулся с улицы, у Варвары все отстоялось, улеглось, и она уже второй раз строго наказывала, теперь и Николаю:
– Вы когда приедете, Матвею ничего не рассказывайте, скажите только: все хорошо, корова доена, и… Да все скажи, хорошо…
Возвращались в сумерках. Свет от фар на кочках плескался по краю березовых посадок вдоль дороги. Николай беззлобно, но с досадой спросил, выбрасывая окурок за стекло:
– Тебя кто за язык тянул: мол, у нас дядя Матвей.
Наталья снисходительно посмотрела на мужа.
– А что ж, тебя, что ли, ждать, пока скажешь?
– А я бы ей ничего не сказал…
Наталья вздохнула и легко, чуть улыбаясь, сказала в лобовое стекло:
– Ох, Коля, Коля, я ли тебя не знаю?
Николай серьезно и строго сказал жене, стараясь показывать, что теперь ему важна только дорога:
– В общем так. У ней мы были, об нем ничего не говорили, у ней все хорошо! Понятно?
– Чего уж там понятней. – Наталья смотрела на Николая, гладя его по плечу.
– Ну и вот! – успокоившись, сказал Николай, будто точку поставил.
Через три часа веранда Матвеевой избы светилась во все окна, хмельным голосом кричала в ней веселая гармонь.
А Варвара, сидя рядом с Матвеем за уставленным закусками и бутылками столом, снова разбирала фотографии; все время улыбаясь, показывала их склонившимся над ними с двух сторон Наталье и Николаю и рассказывала.
– Ой, да за меня ведь восемнадцать сватались, а этот дурачок. – Она обращалась к Матвею. – Девятнадцатый. Я ж, Наташенька, в двадцать пять лет замуж вышла. Нагуляться думала. Нюшка Хвостова моей подружке Полинке говорила: наконец-то Варька Осипова замуж идеть, я хоть в первых девках теперь похожу. А я и не знала, что меня первой считали.
Наталья восхищенно глядела на Варвару:
– А хорошо быть красивой?
– А то нет!.. Приятно! А какие за меня сватались!
Матвей накинул застежки на меха гармони, скептически спросил:
– Эт какие же красавцы?
– Да хоть Лешка скородненский.
– Это рябой который?
– Чего ж он, Матвеюшка, рябой? Лицо у него чистое было. Или хоть Семен…
– Это Семка, у какого ширинка на штанах сроду не застегивалась? – сказал Матвей, дотягиваясь горлышком бутылки до дальней рюмки.
– Да будет тебе! – Варвара махнула на него рукой и обернулась к Наталье: – Ко мне первый раз сватались в семнадцать лет. Это в сорок пятом было, он только с фронта пришел. А мне ж на улицу выйтить не в чем было, не то что замуж. Мы ж погорельцы были. Дом у войну сгорел, отец землянку вырыл, мы в ней полгода жили, пока отец с братом наскоро из веток дубовых домишко сладили, изнутри обмазали, побелили и картинками завесили, вроде как дом получился. Какое там приданое! Да я и сама не хотела замуж идтить. Я никогда не боялась, что замуж не выйду, потому и не торопилась. Сваты, бывало, придуть, а я на ферме кой в чем одетая. Полинка, подружка, прибегает, кричит: «Варька, преодевайся скорее, к тебе сваты пришли». Ой, говорю, опять. Да кто хоть? Она – «такие-то». А ну их, говорю, Полинка. «Да ты что!» Глаза у ней – вот такие вот! «Батюшки! Да ведь сваты! И как ты отказывать не боишься? Варька, пошли»! А я переоделась – и айда на гулянье у Круглую.
– А сваты как же?
– А сваты посидели-посидели да так и пошли. Семка, жених, вышел, плачет! Брат мой ему говорит: «Брось, Семка, другую найдешь». А Семка – «Нет, другой такой на всем свете не найду». Так мне брат потом и проговорился, как Семка сказал: «На всем свете такой не найду». Я вечером домой прихожу – отец на меня: «Такая-растакая! Ты чего меня позоришь?» Грозился, но меня пальцем не трогал. Он как увидит – другие сваты идут, мне и говорит: «Смотри, Варька! Из дома ни ногой!».
