– Петька! Петька, черт тебя дери!
Я встал, накинул на всякий случай штаны и футболку – вдруг отправит за чекушкой.
– Я тут, – зашел на кухню.
– Ты куда еду дел? А? Где эта чертова сковородка?
– В холодильнике, – ответил я, стоя у порога.
Отец сидел шатаясь, в грязной куртке.
– Ну так давай ее сюда! – стукнул он кулаком по столу. – Есть хочу…
Сглотнув ком в горле, я прошел мимо отца к холодильнику. Достал сковородку, положил жареную картошку в тарелку и подогрел в микроволновке. Все это время он, пьяно покачиваясь, боролся со сном, к счастью – молчал.
– Что это? – от брякнувшей по столу тарелки отец будто проснулся.
– Жареная картошка.
– Сам вижу. Ты что, думаешь, я совсем тупой?
– Нет, папа, – замялся я. Я уже давно был крепче и сильнее отца, но на его крик всегда реагировал одинаково – как нашкодивший щенок, сжимался и виновато опускал голову.
– Что ты бычишься? Я твой отец! – смахнул он тарелку на пол. Картошка рассыпалась вперемешку с осколками.
Выбора не было, я наклонился убирать, и в этот момент прилетела затрещина по затылку. В голове зазвенело. Потеряв равновесие, я полетел на холодильник.
– Да я вкалываю, чтобы у тебя была еда и ты вырос нормальным! А ты, паскуда, не уважаешь отца! – зло уставился он на меня. – Брось ты это все… – Он оттолкнул меня, развалившегося на полу. – А ну неси дневник!
– Пап… – попытался унять его.
– Быстрее! Неси сюда этот чертов дневник! Посмотрим, как ты уважаешь меня… мои… старания вырастить тебя человеком. Впахиваю ради этой паскуды…
Я шел за дневником и понимал, что будет дальше. Хотелось выскочить на улицу и сбежать, но расплата будет в любом случае. Уж лучше сейчас – у пьяного удар слабее. Ну и, может, в этот раз будет по-другому?
Дневник лег перед отцом. Он мотнул головой, видимо, указывая на стул.
– А ну сядь! Стоишь над душой. Так… Посмотрим…
Он размашисто перелистывал страницы, чуть ли не вырывая их.
– Ах ты мразь! – Отец уткнулся взглядом в колонку оценок и замахнулся. Я успел увернуться, ладонь прошла чирком. – Двойки?! Плохое поведение?! Да я тебя!.. – Шатаясь еще сильнее, отец встал и принялся снимать со штанов ремень. – Я тебя воспитывать буду! Мать погибшую позоришь! Она ведь учителем была! Ты обязан чтить ее память!
Не знаю почему, но я вспомнил переход. Момент, когда я пел. Именно мама учила меня петь. Сегодня она могла бы мной гордиться – я выступал так, как она учила, с душой отдаваясь музыке. Она была бы счастлива, узнав, что я сам наконец почувствовал счастье. И отец будет говорить, что я не чту ее память? Да что он понимает?!
Я не выдержал, подскочил со стула. Слова вырывались из меня с надрывом:
– Да ты сам позоришь мать! Посмотри на себя! Бухаешь постоянно! Страдаешь! И мне жить не даешь!
– Ах ты сучок! – кулак прилетел по скуле.
Я мог, но не стал уворачиваться. Мне хотелось ощутить эту боль, почувствовать, что это реально. Боль отрезвляет, заставляет бороться. Отец хотел напугать меня, но вышло иначе: я ощутил пинок свободы. Впервые в жизни я осмелился противостоять отцу. Оказывается, специально подставлять лицо под удар – это сложнее, чем уворачиваться, но зато и вдохновляет лучше.
Я замахнулся и с силой ударил его в ответ. Отец, не ожидая отпора, упал назад и опрокинул стул. По пути зацепил скатерть, шторы – все загремело и начало рушиться. Но мне было этого мало. Пусть хоть весь мир рухнет от моих ударов! Я бросился вперед, придавил отца к полу и бил, бил, бил…
