Олег Михайлович при своем небольшом росте обладал недюжинной гипнотической силой, великолепным даром убеждения. Подчиненные между собою называли его «Бонапартом». Сам Грибанов предложений о сотрудничестве Раневской не делал. На встречу с актрисой он послал молодого опера по фамилии Коршунов, заподозрить которого в изощренности ума можно с большим трудом.
Тот начал беседу издалека. Поведал он Раневской и о классовой борьбе на международной арене, и о происках шпионов на территории СССР, которые пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему. Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина оказывать посильную помощь органам государственной безопасности.
Вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, Раневская думала, как бы ей по-дипломатичнее уйти от предложения, которое обязательно должно последовать в заключение пламенной речи опера. А для начала спросила в своей неподражаемой манере:
– Молодой человек, а где Вы были раньше, когда я еще не успела разменять седьмой десяток?
– Что Вы, Фаина Георгиевна! – вскричал переполошившийся Коршунов. – Вам больше тридцати никто не дает, поверьте… Вы просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!
Раневская закуривает очередную папиросу, хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:
– Мне с Вами, молодой человек, все понятно… Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству! И я всегда готова разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это – моя мечта детства. Но… Есть одно маленькое «но».
Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что еще важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я Вас, молодой человек, и не мыслю, вместе по-чекистски поразмыслим.
Представьте, Вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить… И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать выполнение вашего задания. Называть фамилии, имена и клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее… А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже на протяжении многих лет. И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю Вас!
Сценически искренний монолог Раневской произвел на Коршунова неизгладимое впечатление. Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, в заключение сказал:
– Баба согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии.
– Что еще за особенности? – спросил Грибанов.
– Громко разговаривает во сне… Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается. Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире…
Через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.
И тогда Коршунов вновь пошел на приступ. Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться: то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.
В конце концов, взбешенный опер сообщил актрисе, что приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного разговора. Не знал молодой капитан, с кем столкнула его судьба. Скоро в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился некий гражданин неопределенного возраста с испитой физиономией и попросил принять от него заявление.
