Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь - страница 2

. И я, будто подражая окружающим, беззлобно ругнулся про себя матом – и как-то сразу вновь почувствовал себя местным. Стало хорошо и спокойно на душе, и я любил всё и вся…

Перед столицей в вагоне набилась, как говорится, полна ж. па огурцов. Мой чемодан доставлял людям некоторое неудобство. Толстая тётка рядом поправила положение.

– Подвинься-ка, дядя, – молвила она грудным голосом, исходившим будто из её огромных сисек. – Давай-дава-ай, – гудели сиськи.

Я мешкал. Тогда тётка размахнулась средней частью своего могучего тела. И я вдавился вместе с чемоданом в стенку вагона, как муха в ветровое стекло несущегося средства передвижения. То есть в родных селениях настоящие женщины не вывелись. «Полезный опыт», – подумал я, выпучив глаза.

От тётки пахло смесью из котлет, редьки и пива, будто пёрнула только что… А, может, и правда? – Дело житейское. А тётка покровительственно покосилась на меня:

– В тесноте, да не в обиде…, да, куманёк? – И рассмеялась, как кобыла. К нам стали оборачиваться… Что, не слыхали, как кобылы смеются? – Ах, горожане-горожане, всё бы вам выхлопными газами дышать.

Ещё не успев ввести свои глаза в орбиты, я согласно покачал головой. А «кума», уже совершенно вывернув голову на меня и округлив глаза, молвила удивлённо:

– Да ты, поди, из Израиля к нам припёрся?!

– Из Южной Америки, – ответил я, покоряясь судьбе.

– Ну, это едино, – подтвердила свою догадку «кума». – Вы все там на одно лицо. —

Я дёрнул пятернёй и шеей одновременно и скорчил несогласную гримасу.

– Да ты рожу-то не строй мне… куманёк, – сказали уже вполне добродушно сиськи. —

Никогда не думал, что сиськи могут быть отражателями звука. —

– Отстала бы ты баба, от мужика, – тяжело сказал мрачный работяга, что стоял в проходе, как по голове огрел. – Треснула его задницей. Нет, чтоб извиниться, так и издеваешься ещё.

– А ты не встревавл бы, дядя, – по-собачьи огрызнулась «кума».

Но тут нам на помощь пришла серенькая и, по всему видать, злая женщина:

– А ведь я вас, уважаемая, знаю, – сказала она негромко, но так значительно, что все смолкли, недоброе почуяв. – И ФИО, и адрес… —

Разом установилась полная тишина… Перестукивали колёса. «Кума» как-то сжалась, даже задница будто стала попостнее, и прикусила язык… «Кума», в смысле, язык прикусила: ж. пой не кусаются.

– Оптимизация, бл. дь, не хрен собачий, – с понятием сказал работяга, как бы сам себе – легче, уже не как кирпичом.

– Станция Калинкино, – нарушил тишину громкоговоритель. – Следующая – «Столица-товарная»… Осторожно, двери закрываются… Граждане пассажиры, во избежание оптимизации не забывайте под сидениями взрывоопасные предметы. Спасибо за понимание. —

Моё недоумение нарастало. Но спросить окружающих, что же это за оптимизация, я опасался… Сидящие попутчики играли в телефоны. Стоящие глядели куда-то сквозь… Царила тишина…

«Калинка, калинка, малинка моя…» – пел в голове знаменитый солдатский хор, который я слушал в детстве на патефоне. Только замедленно. Звук предательски и волнообразно плавал, пока, дойдя до басов, не прервался, как пьяный. – Приехали… Песня упала на асфальт и размазалась…

На выход я с народом не ломился. Ждал. Расталкивая последних ездоков, по вагону уже бежали полицейские с палками и фонарями. Скоро шарили под лавками.

– Давай-давай, отец, руки в ноги. —

Я развернул им в ответ ладонь к виску и выкатил чемодан на платформу.