Дурак на красивом холме - страница 14



Я еще долго размышлял о справедливых и несправедливых войнах, о невозможности к воплощению в жизнь толстовской теории о непротивлении злу насилием, о том, что добро должно быть с кулаками.

На самом деле в глубине души, и даже не очень глубоко, я чувствовал, что во мне пробудилось ретивое, проснулся древний инстинкт воина, не менее древний, чем инстинкт охотника. Благоприятный исход первого столкновения с неприятелем внутренне подвигал к дальнейшему более или менее активному сопротивлению. Хорошо это или плохо, я не знал. Вероника молчала, не давая ни положительной, ни отрицательной оценки моим действиям.

Быстрее, чем я предполагал, мы добрались до железной дороги. Взобравшись по осыпающейся щебеночной насыпи наверх, сели передохнуть на рельсы. Молча погрустили каждый о своем. Оба были некурящие, что было хорошо для нас во всех смыслах. В данном случае не надо было таить огоньки сигарет от неприятеля.

С рельсов нас согнал проходящий состав, идущий с востока на запад. Когда мы скатились вниз на противоположную от поселка сторону, возникло обманчивое ощущение, будто мы теперь в безопасности. Казалось, мы пересекли границу, отделяющую территорию враждебного государства от невраждебного.

Возвращаться на враждебную территорию и окольным путем по полям изыскивать для ночлега рекомендованные стога совсем не хотелось. Это было не только опасно, но и скучно. Открывшееся же перед нами пространство сплошного леса с рассекающей её речкой, ставшей нам как бы родной, манила неизведанностью и возможностью укрыться в чаще. Когда мы сидели на рельсах, тучи несколько рассеялись, пропустив толику лунного света и дали нам возможность охватить взглядом достаточно большой лесной массив, который привлекал неумолкаемым брачным пением весенних птиц, успокаивающим бальзамом льющимся в наши встревоженные души.

И мы погрузились в этот лес, уже представляшийся мне чем-то вроде сельвы в бассейне Амазонки.

Здесь мы совершили ошибку, точнее сказать, совершил ее я. Непростительно было человеку, периодически обращавшемуся к географической карте нашей местности, даже не пытаться восстановить в памяти пересечения голубых ниточек рек с великой транссибирской магистралью. Одним словом, я расслабился в романтическом наваждении весеннего леса и повел Веронику по тому же берегу, на который мы с такими трудностями переправились. Видимо, по этой причине он казался мне более ценным и значимым.

На самом деле, нам следовало перейти на прежний берег, дававший пространство для маневра. Но это я понял позже.

Почти уверенные в своей безопасности, мы из осторожности всё же прошли ещё километра полтора до места впадения нашей речушки в более крупную. Здесь мы к нашей радости обнаружили плетенную из тальника и обмазанную глиной хибарку, видимо, служившую временным пристанищем и укрытием для разных бродяг-природолюбов: охотников, грибников и рыболовов. Внутри оказался выложенный из булыжников камелёк с пристроенной над ним вытяжной асбестовой трубой. Мы легкомысленно решили, что теперь имеем возможность смело развести огонь, согреться, высушиться и перекусить без риска быть увиденными с дальнего расстояния.

У Вероники была кастрюля с вареной картошкой, у меня соленое сало и репчатый лук. С детства увлекаясь историей, я на всю жизнь запомнил, вычитанное где-то, что воины Александра Македонского всегда носили в своих котомках репчатый лук, обеспечивавший им силу, здоровье и неутомимость в длительных переходах и всегда придерживался этого правила.