В достоинствах его я еще раз убедился, орудуя им как мачетэ, когда перерубал натянутые струнами остатние корни осины, еле удерживавшие ее за вывороченную прибрежную почву.
– Плыви, милая!
Я оттолкнул ее сначала ногой, а потом шестом. Осине не хотелось с нами расставаться. Она цеплялась ветками кроны за тальниковую поросль покинутого нами берега, ставшего уже враждебным.
И вновь я почувствовал близость Вероники, тоже взявшейся за шест и прильнувшей ко мне в стремлении помочь. Из ее распахнутого ворота пахнуло разгоряченным телом – запах пота напоминал распаренный березовый веник.
Вдвоем мы оттолкнули осиновый комель почти на середину речки, то есть на самый стрежень. Мощное течение помогло нам, раскачав ствол и выдернув крону из зацепистых зарослей. Помахав нам на прощание ветвями, подхваченная потоком, осина скрылась в темноте.
Конечно, спустя некоторое время, ее обязательно прибьет к берегу и развернет, восстановив статус нерукотворного моста. Но случится это уже ниже, за пределами полуострова, и наши неугомонные преследователи не смогут им воспользоваться.
Прежде чем согласно обещанию отдать нож Веронике, я заострил им оба конца шеста – получилась сарисса, знаменитое копье македонян. С помощью таких длинных и тяжелых копий отважные воины Александра сокрушали превосходящие силы противника. Вероника с интересов наблюдала за мной и не торопила. Похоже, я начинал забавлять ее своими фокусами и постепенно становился симпатичен.
Между тем, наши противники приближались. Через чащобу стали пробиваться лучи фонариков и слышны голоса людей. Более того, к ним добавился лай собаки!
– Вероника, тебе не кажется, что мы попали с тобой в другое время – на полвека назад? И бежим мы из фашистского концлагеря, и преследуют нас гитлеровские вертухаи?
«А собака толковая,» – подумал я с уважением. – " Как она верно взяла наш след и целеустремленно ведет куда надо. Наверняка, немецкая овчарка – они самые умные.»
Но вспомнив, кого она ведет и кто у них командир, невольно представил себе другой образ собаки: белесого, похожего на Кекса бультерьера с маленькими, налитыми кровью глазами и жуткой мордой монстра-убийцы.
Я люблю собак. Всю жизнь был собачеем, и предпочитая по известным причинам легавых, относился с большей или меньшей симпатией и к другим породам.
Но эту мерзкую породу, ставшую популярной среди определенных кругов населения – после того как прорвало канализационную трубу с Запада, патологически возненавидел. Случалось видеть самому и слышать от других, как на собачьих выгулах, с молчаливого согласия хозяев, они душили не только бродячих котов, которым к счастью в большинстве случаев удавалось улизнуть в подвал или залезть на дерево, но и своих же бедных собратьев, без шансов на спасение: добродушных уличных пёсиков, подкармливаемых одинокими сердобольными старушками.
На мои замечания, что это не есть хорошо, самодовольные и уверенные в своей правоте новые хозяева жизни, явные торгаши-спекулянты, мило улыбались (если женщины), либо похохатывали (если мужчины), культурно и убедительно объясняя, что необходимо избавляться от разных носителей заразы без определенного места жительства.
Забывшись под впечатлением вспыхнувших воспоминаний, я воинственно поднял и потряс свое увесистое копье:
– Я убью этого мерзкого бультерьера! Пусть только переберется сюда!
– Это не бультерьер! Это колли.
