– Если что-то п-п-лохое про неё п-п-подумаешь или с-с-скажешь – шкуру с-с-спушу.
Он говорил дерзко, но совсем не казалось, будто он старается строить из себя крутого, как это часто делали другие парни. Наоборот, он стоял на ступенях дома, на крыльце, и выглядел усталым, взрослым, мрачным. И, кажется, через эту мрачность проглядывала жалость к матери.
– Зачем она так? – решился спросить Лёня.
– А я знаю?! – зашипел Миша. Но ответил потом спокойней: – К мужику какому-то х-х-ходит. С-с-сволочи…
– Может, они любят друг друга, – неуверенно предположил Лёня.
Миша аж зашёлся от негодования:
– Л-л-любят?! Л-л-любовь – это вообще ч-ч-то? От любв-в-ви дети, а куда нам с-с-сейчас ещё детей?! – он почти кричал. – Зачем?! Ему баловаться, а нам рас-с-схлёбывать!
А дальше он начал говорить такое, от чего Лёне тошно стало. Ему не нравилось, когда такое говорили, тем более в контексте любви. Ханжой он не был, но от таких выражений чувствовал себя, как грязью облитый.
– Заткнись! – не выдержал Лёня и толкнул Мишу в грудь. Так толкнул, что тот упал на ступеньки. – Заткнись, не говори такого!
И Лёня ему тоже в ответ всякого наговорил, так говорил, что даже не фильтровал слова и не запоминал, что вообще нес. Когда закончил, посмотрел на Мишу – он сидел на ступенях, глядя удивленно и, кажется, с уважением.
Лёня сел рядом, и они замолчали. Долго молчали. Пока Лёню дёрнуло спросить:
– А где твой папа?
Тогда Миша снова подскочил:
– С-с-слышь, тебе в глаз дать?
И ушёл, хлопнув дверью.
Лёня подумал, что на этом всё: не получится у них дружбы. Но на следующий день Миша как ни в чём не бывало, как старого друга, позвал его на фильм про пришельцев. Лёня пошёл. Больше про отца не спрашивал.
Так началась их странная дружба с Мишей. Лёня быстро понял, что жизнь у мальчика не лёгкая. Отца нет вообще, мама пропадает целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходит, и живёт Миша сам по себе. Бесцельно таскается по улицам. То целый день с Лёней проводит, то на неделю пропадает и даже в школе не появляется. Спросишь, где был, ответит: «Не т-т-т-воё дело с-с-собачье».
Миша считал себя отчаянным и храбрым, а Лёня его жалел почему-то. Вроде и правда храбрый, но всё равно вызывал жалость. Наверное, потому что жил Миша безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если хотите. Жилплощадь есть, а дома нет. И семьи нет. Есть мать, есть сестра, а семьи – нет.
Среди прочих учителей в спецклассе выделялась учительница по рисованию – Марта. Её все так и называли – просто Марта. Потому что она была очень… Своей, что ли? Она всегда улыбалась, когда заходила в класс, и, что удивительно, дети ей тоже улыбались. Выглядела она не очень внушительно: маленького роста, худая, с тонкой косичкой на плече. Голос у неё был подходящий для такой внешности: высокий, похожий на детский. Но ребята её всё равно очень уважали. Кто-то в классе не мог читать, кто-то писать, кто-то считать, но рисовать могли все. И что бы ни было нарисовано, Марту всегда это восхищало, кажется, совершенно искренне.
Но однажды Марта вошла в класс без своей привычной улыбки. Все радостно повскакивали с мест, но она не поздоровалась, даже не взглянула на ребят. Прошла к окну, встала спиной. Дети скованно молчали, две девочки пытались вяло перешёптываться, но, в целом, никто ничего не говорил.
Длилось это не меньше минуты, пока Марта не повернулась и не кивнула – это означало, что можно сесть. Садились непривычно тихо и аккуратно, даже ножками стульев по полу не скрипели.
