«Ну и гад ты, Мишка! – думал Сева, плетясь за ними по коридору. – Целоваться в тамбуре будут».
– Севка, а ты? Не куришь? – спросила разгорячённая Мариночка-Марина.
– А ему мама не разрешает, – встрял приятель, понятно, недоволен, что друг путается у него под ногами.
Ни слова не говоря, Сева отправился назад, в купе.
– Так быстро уже накурился, Севка? – подначил кандидат наук.
– Парень не курит. Я сам в его возрасте ещё не курил, – вступился за соседа дед с верхней полки.
Как раз тут и появился Мишка, красный как рак. Отозвал Севу в сторону и прошептал:
– Иди в тамбур. Маринка просила, чтоб ты вернулся.
– Да я…
– Иди, иди, дурачок! Нравишься ты ей.
Сева не просто пошёл – побежал…
* * *
Мареев как будто закончил рассказ и, тяжело вздохнув, посмотрел внимательно на друга:
– Что, Сашко? Не утомил я тебя своей болтовнёй? Сейчас войдём в солёное море, и смоет оно сахалинскую историю курсанта.
– Боже мой, Сева, я вначале и не понял, о ком ты рассказываешь. Ты же свою жизнь рассказываешь! Ведь этот курсантик ты и есть? Так?
– Да. Конечно. Не хотелось «якать», вот и выбрал такую форму: о себе, да в третьем лице! Ты ведь, Сашко, просил самую важную историю из моей жизни? Первая любовь! Сколько лет прошло, всплыло в памяти, словно всё это вчера было. Маринка, Мишка, даже проводницу помню, молодая и разбитная деваха, Люськой звали. Мишка закрутил с ней скорую любовь. Устраивали наши с Маринкой свидания в соседнем вагоне, купейном.
– А потом? Что было потом?
– Потом? Прибыли в Улан-Удэ, и Марина попрощалась со мной.
– И всё? – расстроенно всплеснул руками Обабко.
– Не всё, не всё… Марина пообещала развестись с мужем и приехать ко мне на Сахалин. Сказала при расставании на перроне, что отец – директор местного театра, он поможет. В том году она оканчивала институт культуры, режиссёрский факультет.
Подошли к пляжу «Дасуди», разместились на скамейке недалеко от здания яхт-клуба. Всходило бело-жёлтое солнце, очень быстро отрываясь от морской линии горизонта.
Мареев продолжил:
– Каждый раз, наблюдая восход солнца над морем, удивляюсь, какое оно разное: то весёлое, то печальное, то беззаботное, то тревожное; красное, белое, туманное, морозное… И каждый раз вижу светило, словно в первый раз… Да, в январе мы с Мишкой прилетели на Сахалин… А потом в моря матросами! Стою, помнится, на крыле капитанского мостика парохода «Ванцетти». Японское море, ветер, волны встречные бухают и бухают о корпус, небо тучами покрыто, а я мечтаю: «Придёт весна, солнце явится, а там, глядишь, и Марина прилетит». Её письмам радовался несказанно, и я ждал прихода судна в порт, нам почту доставляли на борт. К весне Марина развелась с мужем, написала мне в письме, закапанном слезами радости… Я целовал следы её слёз с размытыми фиолетовыми буквами.
Мареев смотрел на поднявшееся над горизонтом солнце и смущённо улыбался. По крайней мере, так показалось Александру Обабко, и тот, не выдержав паузы, спросил:
– И что? Когда Марина прилетела?
– Пришла радиограмма, я списался на берег на один рейс, приехал в аэропорт Южно-Сахалинска, но девушки не было в самолёте.
– И всё? Может, она рейс поменяла?
– Нет, не поменяла. Я вернулся на пароход спустя неделю… И больше о Маринке я ничего не слышал… Хотя писал ей письма, посылал телеграммы… Через месяц судовой радист признался мне, что он ошибочно впечатал дату прилёта Марины на неделю раньше. Игра судьбы или случая? Кто знает?
