Дурные дети Перестройки - страница 6

У меня были огромные проблемы с наркотиками, а тут я даже с удовольствием и облегчением их наконец-то оставил, с очевидностью понимая, что мне они точно вредны во всех смыслах. Постепенно, после долгих разговоров с каждым, я оставил и связанных с ними друзей, или они оставили этот мир, что само по себе печально, но полностью подтвердило мои расчёты. Появились новые горизонты, «старый я» без подпитки чах несколько лет и в какой-то момент, видимо, умер совсем, а новая личность и новая жизнь почти полностью захватили моё существование. Как Россия-матушка к викингам, старая личность легла и поддалась, позвала княжить над собой более организованную структуру, или, как в классике фильмов ужасов, моё тело захватил более умный паразит. Но я сам добровольно впустил космический ветер или, если угодно, скользкого слизня, а старое «я» пустил на его удобрение. Моя личность отдала себя в жертву будущему, ибо полностью исчерпалась к двадцати пяти годам, переживаниями которых в общем-то и ограничивается данное повествование. Мир ей и покой, пусть земля ей будет пухом!

Самый ранний пласт детских воспоминаний всплывает в моей памяти в стилистике клипа группы The Prodigy «Smack Му Bitch Up». На рубеже семидесятых и восьмидесятых годов мне было года три. Я часто бывал на улице Ленина, у тёти и моего двоюродного брата. Там был проигрыватель с пластинками Юрия Антонова, были ещё, но запомнился именно он. «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» – эта песня стала гимном винных алкоголиков того времени. После посиделок я, пятилетний, до 98-го автобуса тащился с мамой по Малому проспекту Петроградской стороны или через дворы. А в голове играла эта плодово-ягодная мелодия.

Я часто тогда бывал на Петроградской, там был мой детский сад, в котором работала и мама, и тётя, и в группе на год младше был мой брат. В детский сад меня долго не брали, поскольку диатез и нейродермит на руках требовали перевязок, и маме пришлось самой устроиться на работу няней, чтобы меня самостоятельно контролировать. А потом туда подтянулась и тётя с братом.

Частые пятидневки, когда остаёшься на ночь как в интернате, мне даже нравились, девочки показывали пиписьки, некоторых спящих можно было весело пугать. Дома всё равно всегда был дым коромыслом и мало места, родители находились в многоступенчатом конфликте друг с другом, с алкогольным подогревом и без того накалённой обстановки.

Помимо детского сада и поликлиники, я бывал тогда на работе у моей бабки. Бабка работала в научно-производственном объединении «Редан», которое находилось за буддийским дацаном, ниже по течению, на набережной одного из рукавов Малой Невки. Контора занималась разработкой всевозможных технологичных плавсредств, как, например, небольшие подводные лодки или сбрасываемые с самолётов спасательные шлюпки. А бабка была сотрудницей ВОХРы – вооружённой охраны, сидела на проходной и смотрела пропуска у работяг, а иногда ездила с пистолетом в банк за зарплатой. Но основная её работа заключалась в том, что она сидела ночами напролёт рядом с пришвартованным к секретному берегу завода дебаркадером в специальной будке и следила, чтобы никто не нарушал водных границ секретной территории предприятия.

Деревянная будка, в которой бабка провела сутки через трое тридцать лет, нависает над водной гладью между трёх стихий – землёй, водой и воздухом. Площадь этого остеклённого скворечника – два на два метра – позволяла поставить там стол, стул, обогреватель, раскладушку и утомительно наслаждаться замечательным видом прямо на парк Елагина острова. Тридцать лет бабка разглядывала как раз ту его часть, которая была столь модной для прогулок аристократии позапрошлого века, недалеко от излюбленного места для пикников, на так называемой стрелке Елагина острова. А когда смотрела по правому борту от будки, отрываясь от чтения детектива и поправляя очки на резиночке, медитировала на морской горизонт Финского залива. Я частенько бывал у неё на работе дошколёнком и, как травмированный трудными обстоятельствами рождения и жизни ребёнок, имел очень раннюю память и острую впечатлительность терзаемого аллергическим зудом молчаливого индивидуума трёх–семи лет. Особенно запомнилась немецкая овчарка Найда, бабка всё время норовила дать ей полизать мои больные руки, бабкин наган, розовая аллея, с которой бабка срезала цветы для моих учителей в первом классе, и, конечно же, излазанный вдоль и поперёк дебаркадер.