Бабка, человек общительный и пьющий, знала всех местных забулдыг, но на работе никогда себе не позволяла, чего нельзя сказать про не рабочее время, которого у неё оставалось очень много. Прямо рядом с заводом находился буддийский дацан, и когда мы сидели ночью, она рассказывала мне про него страшные истории, считала, что это бывший музей спиритизма, и обещала туда сводить. Дацан, и без того место уникальное, в то время оказался в некотором роде особенно притягательным для специфической публики с алкогольным уклоном.
Построенный за десять лет до революции, в советское время он был передан какому-то медицинскому исследовательскому институту. В святом для всех буддистов месте была устроена масштабная вивисекторская с потолками метров пятнадцать, место настолько огромное, что там препарировали даже слона, умершего в Рижском зоопарке. Ну, а где медицина и склянки с органами, там, известное дело, и море разливанное спиртосодержащих жидкостей.
Сторожем этой «сокровищницы» был бабкин приятель дядя Толя – высушенный алкоголем мужчина с бельмами выцветших, мутных, в прошлом небесно-голубых глаз. Пару раз, когда одновременно совпадали несколько обстоятельств, а именно: я оставался на ночь в бабкиной наблюдательной будке, был выходной день и день работы дяди Толи, мы с бабкой украдкой проникали на территорию дацана. Я «на экскурсию», а бабка «по делу».
Вид его и внутренний, с позволения сказать, «покой» оказали на меня самое гнетущее впечатление. Облупившаяся повсюду штукатурка, потолки с потёками и плесенью, прихожая – «обитель дяди Толи» – выкрашенная охрой, ворох тряпья на топчане за деревянной загородкой, кипятильник в огромной экзотической банке… Всё это эффектно дополняло главный, всё побеждающий и везде проникающий атмосферообразующий элемент – запах!
Запах дацана был запахом войны спирта и формалина с неподражаемыми парами разложения, мумификации и таксидермии, оттенёнными запахами отправлений ещё живых лабораторных животных. Только через несколько лет я узнал, что такое «сладковатый запах морга», но тогда мне казалось, что хуже ничего быть не может. Поскольку некоторых животных ещё надо было кормить, в здании всегда находилось несколько лаборантов, молодых ребят студентов, и дядя Толя, поэтому закрытых дверей почти не было. Признаться, внутрь я попал только один раз, когда дядя Толя сказал, что покажет мне «Зоопарк».
Храмовый зал, через который надо было пройти, представлял собой штабеля склянок с заспиртованными внутренними органами в разных экспериментальных фазах, иногда с целыми конечностями или головами. А во внутренних покоях, помимо собственно вивисекторской, куда дядя Толя деликатно прикрыл дверь, было место, где содержался ещё живой «материал». Атмосфера в «Зоопарке» была не шибко оптимистическая, мышки метались с разной степенью интенсивности по стеклянным коробкам, выводок щенков и несколько испуганных дворняжек жались по углам клеток.
– Иногда бывают обезьяны, – помню, отметил дядя Толя.
Когда выходил на ватных ногах, около вивисекторской я увидел бак с окровавленными марлями и оранжевой клеёнкой, в которую было что-то завёрнуто. Всё это время я был парализован страхом и отвращением, мне казалось, что дядя Толя по ночам ест этих собак, обезьянок, а может даже людей, разжёвывая мясо неровными осколками зубов и запивая это мутноватым «отработанным» спиртом из отслуживших своё банок с образцами. Он же посмеивался:
