Раньше всех поднялся Юсупов. Он тихо выскользнул во двор, чтобы облегчиться и выкурить пару папирос. Возвращаясь обратно, он случайно споткнулся о стоящий в проходе вещмешок, сквозь зубы чертыхнулся, и мы все окончательно проснулись. Была половина восьмого. Мы умылись колодезной водой в умывальнике, стоящем в сенях, и присели подкрепиться на скорую руку сухим пайком. Настроение было довольно бодрое, хотя день по-прежнему не сулил ничего хорошего. Потом собрались, надели подготовленную специально для нас новую артиллерийскую форму и проверили оружие. Зачем нужна была эта новая форма, я мог только смутно догадываться, а мои бойцы, привыкшие лишнего не спрашивать, просто хмыкнули, натягивая на себя свежие, слегка хрустящие форменные штаны. Присели на дорожку, и я непроизвольно глянул вверх, на угол, где темнел след от некогда горевшей там лампадки.
Когда мы вышли из приютившей нас на ночь хаты и пошли вдоль местами выломанной деревянной изгороди, внезапно подул холодный северный ветер. Он согнул верхушки молодых неокрепших берез, словно пытаясь одним усилием прижать их к самой земле. Порывы ветра подхватили и понесли по дороге измятый газетный лист, причудливо извивавшийся, крутившийся вокруг своей оси. Наконец, словно утомившись игрой, ветер подбросил бумагу высоко вверх, где другой поток подхватил ее и унес за пределы видимости.
Юсупов, по всегдашнему своему обыкновению, что-то напевал себе под нос, Коробков же был как никогда мрачен и молчалив, за все время, пока мы собирались, он не проронил ни единого слова. Сквозь серовато-белесый полог туч просияло бледное утреннее солнце. Мы срезали путь, пройдя через заросший бурьяном пустырь, и голенища сапог заблестели от холодной росы. Шли не петляя, прямо к позициям Лукина, где нам должны были передать штрафника и автомобиль. Постепенно мы обретали какую-то угрюмую решимость, которая, казалось, проникала в нас вместе с холодным воздухом. Мы вдруг ускорили шаг и стали двигаться так быстро, как будто стремились настичь давно желанную трудную добычу.
На западе загрохотало. С каждым шагом в сторону передовой мы слышали гул все громче и отчетливее. Мы приблизились к расположению фронтового медсанбата, миновали землянки зенитчиков и уже подходили к командирскому блиндажу, когда нас окликнул стоявший на часах пожилой усатый солдат. Я назвался и сообщил, куда мы идем. Немного замешкавшись, он проследовал за нами, закинув на плечо трехлинейку с примкнутым черным штыком. Подойдя к командирскому блиндажу, часовой попросил подождать и юркнул в проход, чтобы доложить о нашем прибытии.
Отодвинув кусок брезента, прикрывавший вход в блиндаж, нам навстречу вышел Лукин. Он был уже немолодым, опытным воякой, начавшим войну с самых первых дней. Среднего роста, довольно нескладный, он был, тем не менее, всегда энергичен и скор в движениях. Лицо его, изборожденное глубокими косыми морщинами и покрытое двухдневной щетиной, оживлялось прищуренными озорными глазами. Он внимательно осмотрел мою новую форму, потом окинул взглядом моих товарищей.
– Ну, здорово, бойцы, – как своих, поприветствовал нас комбат.
– Здравия желаем, товарищ майор, прибыли по поручению штаба дивизии для проведения разведывательного мероприятия, – ответил я.
– Знаю, знаю, лейтенант, зачем вы здесь. А ну давай все внутрь – не стоять же нам на проходе. Смотрю, нарядили вас, как на парад. Говорят, замполит распорядился. Сказал: «Так заметнее будут»
