– Ну и что тут такого? Неужели непонятно, все эти годы она ездила на гастроли, а сама уединялась со своим любовником в этой квартире.
– Это – её личное дело и касается лишь Ирины и её близких. Если бы не одно «но».
– Одно «но»?
– Именно пять лет назад в этой самой квартире повесилась женщина. И меня до сих пор раздирают сомнения, было ли это самоубийством. Её могли заставить это сделать.
– Почему ты так считаешь?
– Ответь мне на такой вопрос, Слава. Если бы ты был женщиной, покончил ли ты с жизнью, оставив в комнате грудного ребёнка, своего ребёнка, который нуждается в твоей заботе?
– Нет.
– В том-то всё и дело.
Морозов долго молчал:
– Где находится эта квартира?
– Ты хочешь застать её на месте преступления?
– Я просто хочу выяснить, кто этот человек. Я хочу убедиться во всём сам. Она слишком долго обманывала меня. Я устал.
– Я не могу сказать тебе этого. Если нужно, спроси у Ирины сам.
– Почему не можешь?
– Это то же самое, если столкнуть двух противников лбами. Ревность – жуткое качество, оно может наломать дров. Пойми меня правильно.
Славка встал, открыл шкафчик, вынул оттуда бутылку с надписью «Русская водка», поставил на стол.
– Угощайся.
– На работе не пью.
– Какая работа. Ты на часы взгляни.
На часах было ровно восемь вечера. Небо было давно затянуто вечерней пеленой с ковром из звёзд, в соседних домах горел свет, люди смотрели телевизоры, ужинали, словом, проводили свой отпущенный государством вечерний отдых, где-то во дворах слышались пьяные песни.
– У меня ненормированный рабочий день, – ответила Мила, – Спасибо за ужин, но я пойду. На автобус я ещё успею. Да и тебе следует собираться. Ещё действительно ничего неизвестно, и не стоит метать искры раньше времени.
– Не будешь возражать, если я подвезу тебя до центра?
– Ты ведь хотел выпить.
– Успеется.
– Тогда не возражаю.
Славка прошёл в мастерскую, навёл скромный порядок, бросил последний взгляд на своё творение, Ярославна по-прежнему стояла на монастырской стене, разведя руки в стороны, ему стало вдруг не по себе.
Когда Мила открыла дверцу «жигулей», он задержал её:
– Ты думаешь, что это сделала Ирина?
– Я ничего не думаю.
– Ей большой срок грозит?
– Ничего ей не грозит. Ирина – моя подруга, я попытаюсь выяснить всё до конца. Она просто запуталась.
– Ты же сама в это не веришь, – произнёс на прощание Морозов.
– Не верю, – уже по дороге домой ответила сама себе Мила.
…Сцена была на этот раз намного светлее, потому что в самый центр было направлено четыре софита, была даже видна маленькая будка, где обычно сидел подсказчик с толстым томом Пушкина и шептал, хотя в последнее время в подсказчике особо не нуждались, актёры и так запоминали свои роли, им приходилось учить с утра до ночи одни и те же слова, которые они должны были сказать в подходящий момент. Репетиция была в самом разгаре. Седовласый Кирила Петрович ходил во фраке взад-вперёд по сцене, громко насвистывал свою песню. Импровизированный дом, состоявший из умело сделанных декораций, производил впечатление некоего движения, повсюду суетились слуги. Зрителю, сидящему в зале, открывался вид на уборную барышни. Перед большим зеркалом дама, окружённая служанками, убирала бледную неподвижную Марью Кириловну, голова её томно клонилась под тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала её, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
