Души наизнанку. Сборник рассказов - страница 6

– Бабушка, а почему ты сегодня в штанишках? – спросил любознательный мальчик.

– Это чтоб тебя лучше видеть, – пошутила бабушка.

– А у тебя разве есть на попе глазки?

– Есть, внучек, есть, мне их туда дедушка натянул.

«Надо как-нибудь посмотреть, когда бабушка снова не оденет штанишки», – подумал малыш.

В сенях послышался кашель и громкий стук. Это дедушка вернулся с работы и стряхивал с валенок снег.

– Дедушка! – кинулся к нему внучек. – А как ты бабушке на попку глазки натянул?

– Язычком, милай, язычком! – ответил не менее шутливый, чем бабушка, дедушка.

Внучек не совсем понял и решил это отложить на «потом». Да и дальше спрашивать неудобно. Он сел спиной к меловой печной стенке, и она, теплая, как мама, стала ласкать ему позвоночник. Кот Епифан не доел мышку и свернулся клубочком на табуретке.

– Это он тебе оставил, – широко улыбнулась круглолицая бабушка, кивнув на окровавленный трупик. – Ф-фу, жаром вся залилась, аж подмышкой запахло!

«Мышка – подмышка, кроватка – заплатка…» – возникли в голове мальчика первые стихи в то время, как его бабушка снимала рейтузы.

– Жарко, милок, вот и сымаю, – снова улыбнулась она и положила на кровать.

Дедушка с бабушкой стали накрывать на стол. А мальчик продолжал смотреть то на останки мыши, то на заплатку вывернутых наизнанку бабушкиных штанов. Раздавалась металлическая музыка ложек и ножей, и запахло хрустящим хлебом. В желудке заиграл тоненький голосок. Стало уютно, приятно и по-домашнему хорошо.

Прошли годы. Мальчик вырос, удачно женился, закончил университет. Все складывалось наилучшим образом в пример многим, за исключением маленькой странности выросшего мальчика, которого все теперь называли В.И.: он был в чем-то непроницаем. Нет, он мог говорить обо всем на свете, за исключением одного: он никогда никому не рассказывал свои чувства. Даже на вопрос: «Нравится ли тебе сегодняшний борщ?» он отвечал: «Хороший». Он и себе о чувствах не говорил. Но это – до поры до времени: пока жива была бабушка.

… Был такой же зимний холод и снег, и также топилась в бабушкином деревенском домике побеленная печь. Снова кот, только не Епифан, а просто Васька ловил и ел мышей. Не было только дедушки (и уже давно), и вот теперь уже не было бабушки. Вернее, она была. Она лежала, высохшая и неподвижная, со скрещенными руками, на большой дубовой доске, а на полу рядом стоял пустой черный гроб, и два незнакомца рассуждали, с какого бока им заходить.

– Раз-два, взяли! – воскликнули они нестройным хором, и тело бабушки со стуком улеглось на положенное место.

Ни один мускул не дрогнул на лице В.И. – он всегда отличался олимпийским спокойствием и невозмутимостью.

– В.И., – тронула за рукав соседка Лукерья. – Ты никак здесь один останешься? Ай у нас перночуешь?

– Да что я Вас, Лукерья Степановна, стеснять буду. Здесь что ли места мало.

– А не погребуешь? И мертвяков не боишься?

– Живых бояться надо, Лукерья Степановна, живых. Идите спать. Как-нибудь справлюсь, если что – позову.

Ветер свистел до полуночи, пока не порвал старые провода. Свет в хате погас. В.И. отложил книгу и лег, не раздеваясь.

Буря почему-то успокоилась, из-за туч выскочила луна прямо в бабушкино окошко и заглянула внутрь.

– К морозу, – сказал бабушкин голос.

– Померещилось, – ответил В.И. и повернулся на другой бок.

– Покойники заходят со спины. Повернись, внучек, к стеночке.

В.И. не послушался. Ему показалось, что веки стали прозрачными, и он видит все, не открывая их. С присущим ему любопытством он стал наблюдать.