– Ратные мы. С войны домой ворочаемся. А это наш воевода, астраханский царевич, князь Саин-Булат.
– Царе-евич? – усомнился хозяин. – Из перебежчиков, что ль?
– Отец мой, султан Бек-Булат, из рода царей большой Орды, правнук Ахмат-хана, верой и правдой служил русскому государю и голову положил на службе той. Я его дело продолжаю, – спокойно, с достоинством ответил воевода.
И тут мужика словно подменили: распахнулась душа русская, любо стало, что у высокого гостя нисколько спеси-гордости, зато вдоволь смиренства-кротости.
– То-то, гляжу, на кобылке твоей сбруя вся в золоте и серебре! От рода не видал такую! – воскликнул бесхитростный домохозяин. И закричал куда-то в сторону: – Овдотья, Марфа, хватит спрятываться, выходите! Принимайте дорогих гостей! Нынче у нас по-праздничному!
Женщины одна за другой выпорхнули из-за шторки и, отвесив каждому по поклону, засуетились-забегали, справляя снедь.
– Дочка, налей воды в рукомой и повесь белый утиральник! Да помоги человеку рану перевязать, – с важным лицом распоряжался большак семьи. – Смолы древесной хорошо бы положить, она лекарка хорошая, от всех болезней избавляет!
Сам же, закатав рукава рубахи на жилистых руках, суровых от загара, вцепился заскорузлыми пальцами в лавку и, переваливаясь с боку на бок, потащил к столу, приговаривая:
– Угостим честных гостей не хуже всех людей! Я пусть мужик и небогатой, да запасистый.
Ратники в углу у дверей сложили оружие – кривые сабли, кинжалы, луки и топоры, сняли головные уборы, и, пока умывались, юркая хозяйка застелила на стол браную скатерть с вышивкой на концах, какую доставала только на Велик день. Была она хоть в возрасте и спроста одета, а ещё ничего собой: рослая, статная, приятной наружности.
Дочка вся в мать пригожая: высока, тонка, щёчки яблочком, коса белокура. Глаза же цвета светло-голубого, ясные, бездонные.
Протянул Юшко девице руку с растёкшейся по ней багровиной[11], засмотрелся на красавицу и про боль забыл:
– У меня, как у собаки, мясо сросчиво, никакие леки не нужны… – забормотал.
А глазастая рану перематывала, сама на молодца косилась: белявый да курчавый, глаза что васильки – любо на него смотреть! Бросила тишком взгляд и на воеводу: не наш, не русский, а экой видный из себя. Чёрные волосы обриты, лишь узкая прядка на макушке; бородка хоть и небольшая, но бережно ухоженная. Лицо приметное, белое, глаза почти чёрные, с молниями, а взгляд вощаной, добрый.
Между тем на столе задымилась разлитая по глиняным мискам уха. Хозяйка подала блюдо с хлебом и в конце принесла маленькую, но убористую баклашечку с вином.
– Садитесь, сыновцы, кушайте во здравие! – пригласила ласково.
Сама же отошла в сторону, села подле окошка на лавочке и взялась за шитьё.
Дочка притихла рядом с матерью; склонившись к пяльцам, принялась за хитрое-мудрое рукоделие, вышивание, поглядывая исподтишка на бранных пришельцев.
Саин-Булат, положа руку на сердце, благодарно склонил голову и первым занял место. За ним Юшко, перекрестившись, пристроился с краю. Последним, поклонившись земно святым образам и проговоря молитву Иисусову, умостился господарь дома.
– Речка наша торовата[12]. Уловы такие, что убору нет! – бережно пододвинув к себе миску, повёл он разговор.
– Да что там – ручей и только! Перейти можно, не снимая сапог! – прищурив весёлые глаза, усмехнулся Юшко.
– Не знаешь ты нашу реку, – буркнул мужик. – Такие проказы весной строит! Дурит, вздувается грозно, мельницы сносит! В большеводье даже сом зашёл размером с колоду – поймал за лапу плывшего медведя, а тот и выволок его на берег. Тут я ножом обоих и убил.
