Сойди с креста, народ распятый,
Преобразись, проклятый враг,
Тебе грозит судьба расплатой
За каждый твой неверный шаг…
– Неплохо, неплохо, – с удовольствием закивал головой Коненков. Молодцы парни. Жаль, нет Герасимова, хотелось бы и его послушать.
– Плохо не напишет, – заверил Клычков. Мы сейчас как раз собираемся наведаться к нему.
– Передайте, что я его за уши хорошенько потреплю, за то, что не приходит, – пошутил Коненков.
– Обязательно, – звонко закричал Есенин и, заложив два пальца в рот, также громко и озорно присвистнул.
Оказалось, что Михаил Герасимов заболел.
Поэт лежал на кровати, сложив руки на животе почти как покойник, и время от времени тяжко вздыхал.
Увидев поэтов, Герасимов грустно обронил:
– Я друзья что – то совсем некстати заболел. Грудь болит и спину немного ломит.
Есенин присел на табурет у изголовья Герасимова и полушутливым тоном сказал:
– Миша, ты не помирай раньше времени. Стихи написал? А то товарищ дедушка сердится.
Герасимов едва заметно усмехнулся:
– Написал давно. Заходил композитор Шведов, я отдал ему текст, он должен музыку сочинить. Про вас спрашивал. Если у вас готово отдайте тоже ему. Он торопил.
– А который Шведов? – спросил Клычков. Их ведь трое братьев и все композиторы.
– Средний, Иван.
Герасимов привстал с кровати и что – то написал огрызком карандаша на клочке бумаги.
– Вот его адрес, поспешайте друзья мои.
* * *
Когда вышли на улицу Есенин сказал:
– Я Анатолия Мариенгофа тоже пригласил на торжество. Ты знаешь он нормальный парень.
Клычков недоверчивым взором окинул Есенина:
– А что он без приглашения не может придти?
– Может. Но он не знал, что целый оркестр будет исполнять кантату на наши стихи. Вот я и сказал ему об этом.
– А ты теперь намерен везде его таскать за собой?
Есенин невозмутимо заметил.
– Почему нет, он ведь мне друг. Только он хочет что – то новое, свое открыть в поэзии.
– А ты?
– И я тоже, – согласился Есенин. Чем мы хуже Маяковского и Бурлюка.
– У Маяковского абсолютно свое направление. Как он сегодня никто не пишет. Он вроде как новатор, – подчеркнул серьезно Клычков.
– Тоже мне новатор, – скептически ухмыльнулся Есенин. У него не стихи, а одни агитки. Недолго протянет.
– Насчет агиток согласен, есть такое дело. А вот, сколько протянет, решит время, – рассудительно подытожил Антоныч.
Однако Мариенгоф на Красную площадь не пришел.
По крайне мере так решил Есенин, так как найти его не смог.
Но и искать, если откровенно было не так уж и легко.
Народу в этот день (восьмого ноября 1918 года) было на площади так много, что казалось не то, что яблоку даже иголке некуда упасть.
Тем временем мемориальное полотно Коненкова под названием «Павшимв борьбеза мири братствонародов» было прикреплено к стене красной сенатской башне Кремля.
Потом к стенке приставили небольшую лестницу, на которую взошел Владимир Ленин.
Ему поднесли специальную шкатулку, в которой лежали ножницы, и он неторопливо разрезал соединявшую полотнища занавесу. Раздались вразнобой громкие аплодисменты и крики «ура».
Заиграл военный духовой оркестр, и хор Пролеткульта торжественно исполнил кантату, написанную поэтами.
У мемориальной доски в почетном карауле застыли два красноармейца с винтовками. На них были новые мышиного цвета шинели с оранжевыми «разговорами» и шлемы с островерхими шишаками.
Глаза Сергея Коненкова ярко блестели от радости и нервного возбуждения.
