Два голоса, или поминовение - страница 16



где ж любовь, что почти спасенье?

Тёмный круг

На лету наклонился,
круг чертя надо мною,
чёрной бабочкой взвился,
ослепил чернотою
и кружил неустанно,
сонно, мрачно, нескоро,
после вспыхнул – и канул —
и столкнул меня в морок,
мне пылать повелел он,
петь – звездою незрячей,
ветром заледенелым,
красной кровью горячей.

Глаза

Белоцветную ветку мая,
словно стяг, подниму над собой!
И глаза мои радость узнают —
взлетят в небосвод голубой!
Тёплым шумом, ветрами хмельными
будет пронизан простор!
Будет небо, как женское имя,
Как очей её горестный взор.
Небо тяжкой тоской раздавит,
будет в мае октябрьский закат,
а глаза – припомнить заставят,
глянут сладко – и вновь победят.
Для меня спасенья не видно,
боль в словах – исцелить нельзя...
Как собаки верны, беззащитны,
ко гневу прильнут глаза.

Гадание

Валет от безнадёжной любви к тебе великой —
гляди! – два сердца вынул, затем проткнул их пикой.
Вот мчится к королю он в бубновом экипаже;
вещают трефы горе – а он не знает даже.
Он на опушке леса... Въезжать туда – опасно...
Не знает он: с тобою – блондин бубновый, ясный.
А у того – червонный, желанный, сладкий голос...
Но светлый, золотистый сожги над свечкой волос —
и вмиг узнаешь правду: блондин тебя морочит,
давно влюблён в брюнетку, тебя уже не хочет.
Тебя сгубить брюнетка была бы очень рада.
Её ты опасайся. И пить вина – не надо!
В вино подлиты слёзы. Те слёзы – ядовиты:
из всех сердец червонных с жестокостью добыты.
Валет, от горя пьяный, по снам упрямо рыщет —
он в трефах, в пиках, в бубнах напрасно сердце
ищет.

Чары

Распахнулись тумана груды...
Еле слышно шурша тростниками,
месяц выплыл из бора и стал над запрудой —
там где в сумерках девы купались.
Мягко в волосы – белых лилий
заплетали бутоны-корзинки.
Под покровом небес, что прохладу разлили,
так приятно стряхнуть росинки,
молодые подставить груди
колдовскому зеленому свету,
к зову леса прислушаться: что же будет,
чем деревья из тьмы ответят?..
Дуновеньем ночным безмолвье
проплывет над водой замутнённой.
В эту ночь молоком расцветают и кровью
их тела, словно лилий бутоны.
Но тревога и страх всё ближе,
и коснется грудей стыдливость —
и серебряный месяц жутью оближет,
стан облепит слюной тоскливой.
И, очнувшись от приторной лени,
девы с дрожью обхватят плечи,
а вода уже не отпускает колени,
а глаза затмевает млечность.
С криком будут кататься по травам,
одурманенные кошмаром, —
месяц плетью сребристой тела окровавит,
а земля лишь умножит чары.

Вершина

Неподвижна, надменна, зла,
заколдованным сонным ликом
мглу и тучи она рассекла
и исходит каменным криком.
Высылает орлов из гнезд,
молнии швыряет руками,
и, пробитые гвоздями звезд,
очи в бездну летят, как камни.
Гнев и радость схлестнулись здесь,
бури вволю попировали!
Камень с пропастью, с вихрем песнь
в хор сливались на перевале.
Как вершину, красу вознес,
чтоб туманом ее не скрыло...
Там заря растеклась от слёз,
там – тоскливо...

Победа

Слово мое созрело,
слово мое расцвело,
сильный иду и смелый,
гордо подняв чело,
никому никогда не покорен,
молитвы моей не услышишь,
слово свое, как топор,
поднимаю все выше и выше.
Слово мое все ясней,
восторженно и открыто:
сердце, от страха не цепеней,
сердце, будь тверже гранита!
Грудь все шире и шире!
Слово пущу, как стрелу:
взлети, звезда, над миром,
озари вековую мглу!
Вздуваю пламя пожаров,
чтобы мрак исчез бесследно.
Мир, с твоей гривы старой
песню сорву – для победы!

О весне и о смерти

Им уж недолго звенеть для меня,
птицам весенним в небе высоком;