С Раулем я уже не первый раз в патруле. Нормальный мужик, только улыбается редко. На бронзовом лице постоянно грустные глаза. Хоть и офицер, держит себя на равных со всеми.
Со стоны может показаться, что наша «Toyota» бесцельно мотается по городу, но это не так. Рация, прощебетав скороговоркой, заставляет менять маршрут. Мы и порученцы-курьеры при штабе, и извозчики при комендатуре, скорая помощь грузовик, в общем, – универсальная интеркоманда, готовая всем прийти на помощь, – дежурный автопатруль по прифронтовому городу военного времени.
До обеда возили раненых из госпиталя в порт. Там у пассажирского причала утром пришвартовалось госпитальное судно из Владика. На пол клали двое носилок с тяжёлыми, на сиденья сажали четверых лёгких, сами же, – свесив ноги, тряслись на бортах.
Возле комендатуры, пока ждём Вана, перекусываем. Рауль не ходит в офицерскую столовую. Жареную рыбу с хлебом запиваем холодным чаем из фляжек. Хлеб противный – спиртовой, но по такой жаре много и не надо, было бы что пить. Курим, расслабившись, молчим, или перебрасываемся ничего не значащими фразами. Вспомнив, достаю из подсумка банку сгущёнки, протягиваю Раулю, он её обожает. В ответ протягивает голландскую пачку с «маришкой».
– Thank s, Рауль!
– Буд здоров, – это у него вместо «на здоровье».
– Рауль, how many old are you?
– Тридцат. Ты, Алекс, в Охфорде не учитса?
– No, mister «Cheklet», middle school in Siberia only.
Мы с ним всегда так – он практикуется в «великом и могучем», я в инглише.
– С братом сем лет учитса толко, семя болшая. Мой малыши заставит учит полно школа, потом отдам Берлин или Москва университет.
Появляется Ван, машет рукой в сторону и лопочет что-то Раулю. – Go! – выдыхает тот.
Несёмся в сторону северной окраины.
– Школа. Просили хэлп, – перекрикивая шум ветра и двигателя наш драйвер.
Вдалеке, слева – подряд несколько разрывов снарядов. Со стороны порта заухали реактивные установки, зашуршали над головами невидимые «эрэсы». Испано-вьетская трескотня в рации перемежается матом. Навстречу, не обращая внимания на обстрел, катит тележку с травой старик. Ноги его босы, на голове старая облезшая американская каска.
Во дворе невзрачной одноэтажной школы галдят малыши. Толи играют, толи решают что-то. Увидев нас, бегут стайкой к зданию. Шальной снаряд разворотил угол, крыша просела, забаррикадировав окна и выход. Кто-то плачет в развалинах.
– Все живой, – сообщает Рауль, пообщавшись с чумазыми ребятишками. Оставив в джипе автоматы и скинув робы, начинаем разбирать груду завала. Босая ребетня дружно помогает. Через пол-часа из разобранного прохода начинаем принимать перепуганных и грязных малышей. Последними, прихватив пачку книжек, выбираются две учительницы. Одна постарше, с сединой, другая – совсем девчонка, хотя, кто их тут, недомерок, разберёт.
Приносят воду, молоденькая льёт нам поочереди. На ногах у неё кеды, армейская рубашка заправлена в брюки. А она – ничего, вполне могла бы сойти за нашу акселератку старшеклассницу.
Окидываю взглядом школу, неприглядный двор. Вся страна покрыта зеленью, а школьный двор пылью, утрамбованной землёй. И не только эта школа и этот двор, и не только здесь. Таких школ и у нас тысячи, маленькие и большие, обшарпанные, отслужившие своё, но всё ещё служащие, нечто чужеродное всему окружающему. Я ходил в разные, и в такую тоже. Предметы одинаковы, воспитание предельно заполитизировано, зарплата у учителей маленькая, но платится исправно. Здание и оборудование – старое, но живое. Ближе к центру школы получше, не такие обветшалые, как на окраинах. В новых микрорайонах обязательно и школы новые.
