А Иннокентий, лениво смахнув сигаретный пепел в наполненную окурками пепельницу с воодушевлением продолжал:
«И почему сегодня горек дым
Последней, самой вкусной папиросы?
Как можешь ты быть счастлива с другим?
Кому нужны наивные вопросы?»
– И почему же? – Нарочито громко спросил Николай, вновь делая попытку переключить внимание на себя.
Кеша казалось только и ждал этих слов. Театрально разведя руками, он с пафосом произнес:
«Ответов нет? Ответов не ищу…
Мне просто всё до срока надоело,
На волю своё сердце отпущу,
Ты со своим, что хочешь можешь сделать».
Николаю стало тоскливо. Он столько дней безуспешно пытался понравиться Анжеле, дарил цветы, дежурил возле ее подъезда и вот, когда она, наконец, согласилась поужинать с ним, появился друг детства. Вездесущий Кешка. Поэт и жизнелюб. Нет, Николай больше не злился на приятеля. В конце концов, эта девушка не для него. Романтичная изысканная с хорошими манерами и тонким вкусом. Вон как на Кешку смотрит. Глазки так и горят. И Иннокентий ей подходит. Оба высокие стройные. А он? Конопатый крепыш, почти с нее ростом. Да еще хромой.
Николай грустно улыбнулся. И как ему взбрело в голову волочиться за такой красавицей? Не иначе бес попутал. Или последствия контузии.
Иннокентий оканчивает Литературный институт, печатается в толстых журналах и раздает девушкам автографы, а он? Пять лет лазил по чеченским горам с автоматом наперевес, а сейчас работает охранником в гипермаркете. И кому, скажи на милость, ты такой нужен?
Там был нужен. А здесь? Похоже, никому.
Словно угадав его настроение, Кешка с надрывом начал читать:
«Вечером письмишко я тебе черкну,
Если до отбоя где-то не усну,
И еще братишке передай привет,
Расскажи, что снега здесь в помине нет.
Только на вершинах высоченных гор,
Ну, а там частенько щелкает затвор,
И кусочек малый серого свинца
Пробивает с визгом юные сердца».
Кешка читал здорово. На Николая внезапно нахлынули воспоминания.
«Вляпались в засаду, на секунды счет,
И врастает в камень наш гвардейский взвод,
Сыпятся осколки, как железный дождь,
Сотрясает горы каменная дрожь».
Заныла простреленная чеченской пулей нога. Незаметно для себя Николай стал тихо подвывать.
Анжела тронула его за плечо:
– Коля, тебе что плохо?
– Нет. Все в порядке. – Он умоляюще посмотрел на приятеля. – Прошу тебя, Кеша, не надо…
Но Иннокентий только возвысил голос. Он даже привстал с места и глядя на Николая сверху вниз гремел:
«И разделим правду только мы и горы,
Ох, горька же правда – разрыдаться в пору,
В кровь, кусая губы, рву чеку гранаты,
Мы теперь не мальчики – мы теперь солдаты!»
Николай закрыл лицо руками. В голове нарастал противный свист. Тошнило.
Словно в тумане, он видел, как поднимаются со своих мест Иннокентий и Анжела. Кеша что-то говорил ему, покровительственно хлопал по плечу, а он лишь махнул в ответ потной рукой.
В голове внезапно прояснилось. На столе остались недопитые бокалы с пивом, остатки ужина и переполненная пепельница.
«Стыдно. Растекся, как впечатлительная барышня. С каких пор он стал таким ранимым? После ранения. Каламбур: ранимый после ранения».
Николай порылся в пиджаке, выудил мятые рубли, аккуратно положил под пепельницу и поднялся.
Прохладный ветерок взъерошил его каштановые волосы, охладил пылающее лицо и принес удивительное умиротворение. Вдыхая вечернюю свежесть, он медленно побрел в строну дома.
На аллее раздавались чьи-то возбужденные голоса. Похоже, опять пьяные ребятки отношения выясняют. С недавних времен Николай старался избегать осложнений с местной шпаной. Мало ли что? Подписку ведь давал. Но знакомый голос заставил его замереть на месте. Кричала Анжела.
