Потому что и в сорок, и в пятьдесят, и, рискну предположить, в шестьдесят наши чувства так же свежи, как в семнадцать. Они могут быть более зрелыми, более осмысленными – но это не делает их менее сильными.
А теперь, Фёдор, о главном… Почему Фёдор, а не Карл, как принято в Сети? Да просто вспомнилась старая театральная байка. Так и быть, расскажу – отсрочу ещё немного то, ради чего я нагородила все эти турусы на колёсах.
Идёт спектакль, и вдруг перед последним актом исполнителя главной роли прихватило. Дублёра нет, что делать? Попросили рабочего сцены заменить его, доиграть спектакль: суфлёр подскажет нужные реплики. Загримировали мужика, объяснили, что и когда делать – но забыли предупредить о ремарках. Открывается занавес, наш герой, со своим партнёром по пьесе, сидит за столом. Суфлёр шепчет: «Ты знаешь, Фёдор, как силён я был! Десять вёрст до городу проходил играючи и к обеду успевал обернуться обратно». Мужик исправно повторяет. «Вот эти руки, Фёдор, подкову разгибали!» – шепчет суфлёр, и мужик вслед за ним. «Теперь я уже не тот, – подсказывает суфлёр. – Встаёт и падает». Мужик, откашлявшись: «А теперь, Фёдор, о главном!»
Письмо 6. О главном
Вот Лена говорит: гештальт. Она вообще невероятно начитанна, мне до неё далеко. Я читатель привязчивый, литературный гурман. Для меня чтение – ритуал, сродни чайной церемонии. Я упиваюсь шелестом страниц, их запахом. Мне нравится книга как артефакт, нравится думать о том, как она рождалась, кто до меня держал её в руках. Я открываю обложку, как дверь в святилище, и если книга меня очаровала, то поселяюсь в ней надолго. Просто переезжаю в неё со всем моим барахлом, и живу в ней, пока не зачитаю до дыр. Последнее, конечно, гипербола, но по моим книгам легко определить степень моей к ним привязанности – по тёмным следам от пальцев на обрезе. Из-за этой привычки мусолить подолгу одну и ту же книгу читаю я довольно мало. Для Лены книги – образ жизни, её хлеб и масло на этом хлебе. Судя по её репликам, она поглощает книги просто в неумеренных количествах. При этом она не носит свою феноменальную начитанность, как корону, потому что ко всему прочему ещё и умна.
Начитанность и ум вообще взаимно не обусловлены, как это может показаться. Я постоянно встречаю людей энциклопедически начитанных, но при этом неумных. И наоборот: есть те, кто читает сравнительно немного или даже откровенно мало, но чей ум заточен до опасной остроты. Помню свою однокурсницу, из которой всякий раз, как она открывала рот, цитаты сыпались, как горох из прохудившегося мешка. Но бедняжка с трудом закончила университет – я даже не уверена, что закончила: она оказалась решительно неспособна накропать несчастную курсовую, не то что диплом.
Человек неумный выдаёт себя в том числе и вот этим комичным бахвальством – он носит свою начитанность как корону и похваляется ею при всяком удобном случае, ревниво наблюдая за реакцией окружающих: все ли заметили, насколько он начитан? К тому же он, как правило, сноб, уверенный, что владеет монополией на истину.
Лена совсем другое дело. Спорит она с наслаждением, но это у неё не спорт, а что-то вроде фитнеса, когда важен не столько результат, сколько сам процесс. И делает это посредством сетевого жаргона, едкого, как щёлочь, за что ей постоянно прилетает от всевозможных граммарнациков и прочих ревнителей языка. Так вот, как было сказано выше, она считает, что случившееся со мной – гештальт. Почитав об этом феномене, я склонна с ней согласиться, но беда в том, что это ничего не меняет. Когда ты понимаешь, что с тобой происходит, это может снизить степень тревожности, но чёртова роза продолжает пахнуть розой, хоть розой назови её, хоть нет.
