Читать онлайн Елена Щелканова - Две Луны и Земля

Любые совпадения, которые вы, возможно, увидите в этом романе – случайны. Все имена и места действий являются вымыслом.

Точки зрения героев очень часто не совпадают с точкой зрения автора, и ни в коей мере не имеют цели оскорбить чьи-то чувства.

Роман предназначен для аудитории старше 18 лет, так как, к большому сожалению автора, содержит местами ненормативную лексику.

Данный роман не содержит пропаганды наркотических веществ, алкоголя и табакокурения. Автор крайне отрицательно относится к использованию вышеперечисленных и призывает читателей не воспринимать их упоминание как призыв к употреблению.

Также роман не содержит призывов к нетрадиционным отношениям.

Посвящается моей бабушке Симе.

Молитва:

«Господи, сделай, чтобы я стала нормальной,

просто обычной, такой как все».

Мне кажется, все мы находимся буквально в шаге от счастья. Кому-то не хватает совсем чуть-чуть, кому-то – по-больше. Но у каждого из нас всегда есть своя веская причина, почему счастье ускользает.

Вот, например, моя бабушка несчастна из-за артроза, и из-за того, что у нее – не дети, а колорадские жуки. А еще из-за того, что умерли три ее мужа.

Моя мама имеет все, что нужно для счастья, но несчастна из-за бабушки. Бабушка всегда ею недовольна и терпеть не может моего папу.

Папа вполне мог бы быть счастлив, но ему мешаем все мы.

И может вам кажется, что у мамы путь к счастью намного короче, чем у бабушки, но, поверьте, легче воскресить всех бабушкиных мужей и вылечить артроз, а заодно родить новых детей, чем услышать от бабушки похвалу, которой так не хватает маме.

И, наверное, если бы вдруг у бабушки все же прошел артроз, дети родились бы заново нормальными, и разом воскресли все три ее мужа, мама, наконец, заслужила бы бабушкину похвалу, а папа вдруг остался бы один, без всех нас, думаю, после этого, свалившегося им на голову счастья, у них появились бы новые поводы быть несчастными. Так уж мы все устроены.

Но возможно, просто, как предположение, счастье или несчастье, это не наличие или отсутствие чего-то, а просто состояние, ни с чем не связанное. И, значит, мы не можем только с помощью своих усилий заработать или поймать счастье.

Правда, от этого знания бабушке не станут меньше болеть ноги.

И в этом кроется большая философская проблема.

Часть 1

Начало

Моя жизнь началась под аплодисменты.

5 ноября 1980 г, в Ленинграде, в роддоме им. Отта под руководством светила науки профессора Савицкого, в присутствии сорока студентов – медиков, меня 12 часов подряд извлекали на свет.

Такое повышенное внимание ко мне и моей скромной маме объяснялось тем, что мамины роды признали уникальным случаем, когда спасти жизнь младенца представлялось чудом. Роль чуда взял на себя знаменитый профессор Савицкий. Конечно, не без бабушкиной помощи. Бабушка сбилась со счета, сколько она тогда раздала шоколадок и палок дефицитного сервелата, прежде чем, пробилась к такому большому человеку. Так бабушка заплатила за чудо.

Платой за чудо в мамином случае являлось присутствие сорока студентов – медиков при родах. Однако, мама осталась даже рада, она любила внимание. И она жить не могла без того, чтобы ее хвалили. Она делала все, чтобы ее хвалили и в тот раз. Не издавала ни звука, выполняла все команды профессора, заглядывала в глаза, чтобы понять, все ли она делает правильно. И она получила за свои старания и похвалу, и чудо. Она родила живого младенца. Я просто не могла всех подвести и не выжить.

Я родилась не в лучшем виде, но как мне в дальнейшем не раз объясняли, на большее рассчитывать не приходилось. После родов нас с мамой растащили в разные палаты. Меня положили в кювез и держали там две недели в проводах, а мама угодила в реанимацию.

Когда мы, наконец, встретились, бабушка всплеснула руками: «Какая красавица! Хоть бы никто не сглазил». А папа указал на гематому на моей голове, размером примерно со вторую голову: «А что, это так и останется?»

Бабушка кинула на него свирепый взгляд: «Кто в такой счастливый момент обращает внимание на мелочи? Мужики – все эгоисты и сволочи! Попробовал бы сам родить!». Но вслух она ничего не сказала.

В тот день в нашей семье царило счастье и мир, все любили друг друга и гордые несли домой долгожданного живого младенца.

Наверное, каждый представлял, что теперь у него есть тот самый недостающий элемент, и дальше счастье будет только нарастать.

Но жизнь всегда распоряжается по-своему.

Проспект Третьего Интернационала, д. 123/1

Хоть рождение у меня случилось достаточно громкое, семья, в которой я родилась, была самой обычной. Мама, папа и бабушка.

Родители к моменту моего появления миновали третий десяток (мама) и четвертый десяток (папа), советские инженеры, кандидаты наук, всю жизнь честно стоящие за кульманами в своих НИИ и КБ. Только бабушка в нашей семье не могла похвастаться гордым титулом «кандидат наук» и «инженер», она вообще закончила всего четыре класса, а потом осиротела, и с тех пор работала в общепите, о чем еще ни разу не пожалела.

Бабушка в нашей семье выступала за старшую и за главную. Она приносила в дом еду и принимала все решения, даже дверь в квартиру всегда открывала она. А позвонить в дверь в те времена могли люди самые разные. Поэтому, бабушка держала под рукой при входе справа – отбойный молоток для мяса и слева – здоровенный нож.

Когда я родилась, бабушка решила совершить обмен, нашу двушку на проспекте Третьего Интернационала поменять с доплатой на трешку в этом же прекрасном панельном доме, который назывался романтично «корабль». Так мы переехали из подъезда в подъезд. Квартиры оказались похожи как братья-близнецы. Родителей восхитило, что даже обои в этих квартирах одинаковые. Ну и подъезды, оказались одинаково описаны собачками, кошечками и людьми. Так что и их практически невозможно было отличить. Так вся семья зажила на седьмом этаже, вместо пятого, в подъезде ровно посередине дома, напротив трансформаторной будки, которая время от времени меняла свой цвет, но запомнилась мне почему-то ярко-желтой. Видимо, в этом цвете она пребывала чаще всего.

Наш дом-корабль, детская площадка и подъезд были моим первым миром, тем, что в идеале предстояло освоить и покорить, а в моем конкретном случае – просто приспособиться.

В нашем новом подъезде жили люди сплошь выдающиеся.

На первом этаже жила семья музыкантов, с музыкальной фамилией Скрябины. Сам отец Скрябин, хозяин фамилии, единственный в семье не являлся музыкантом, он был боксером-тяжеловесом в отставке. А мама и дочка играли на многих музыкальных инструментах и выступали в Филармонии. Из их приоткрытого окна на первом этаже всегда раздавались рвущие душу звуки скрипки, поэтому, все, кто впервые подходили к нашему дому, морщились и сердито косились на окно Скрябиных. Скрипку не сильно жаловали в наших краях. Старожилы дома привыкли не реагировать на скрипку и воспринимали ее скорее как досадный фон.

Как только появились железные решетки на окнах, Скрябины одними из первых поставили себе такую. Теперь скрипка рыдала из-за решетки, и это было намного безопаснее.

На третьем этаже жила семья просветленных. Отец семейства не стриг волосы и бороду, одевался в любое время года во что-то наподобие рубища и говорил вместо «Здравствуйте!» – «Доброго здоровья!». Надо отметить, что в нашем подъезде люди, в принципе, не здоровались, поэтому, такое приветствие всегда становилось дважды событием. В какой-то момент сосед пошел еще дальше и начал ходить зимой босым и обтираться снегом на глазах у изумленных соседей. Сыновья просветленного, мои сверстники, класса с 6-7 стали на районе авторитетными пацанами, поговаривали, что они начали продавать наркоту. В школе они со мной здоровались, и все одноклассники мне завидовали. Потом одного из братьев убили около прудов, а второго – посадили, и мать семейства, с тех пор, ходила всегда в трауре, но отец сохранял позитивный настрой и говорил «Доброго здоровья!» также громко и жизнерадостно, как раньше.

На этом же этаже жила с мамой и бабушкой девочка Катечка, моего возраста. Эту Катечку мне всегда приводили в пример, поэтому, дружить с ней мне совершенно не хотелось. Катечка во всем превосходила меня. И лучше ела, и больше весила, и слушалась, и даже жениха она нашла, как все хорошие девочки, в восемнадцать лет, и вышла замуж без всяких там гулянок, и сразу родила подряд двух дочек, а потом муж ее бросил, отказался платить алименты, и она так и осталась в этой квартире на третьем этаже с двумя дочками.

Далее следовали четыре этажа, которые мы всегда преодолевали на лифте, ввиду крайней опасности ходьбы по лестницам. В открытом подвале жила колония бомжей с собаками и кошками, а по лестничным клеткам расползались клиенты братьев с третьего этажа, с того момента, как ребята открыли свой маленький бизнес. Еще один серьезный очаг опасности располагался на пятом этаже. Там жил уголовник Павел. Он то сидел, то выходил, то снова сидел. Он всегда был не трезв, агрессивен и крайне дик на вид. В любое время года мы лицезрели его грудь, распахнутую до пояса, с массивной золотой цепью на шее. Во рту у него красовалась пара нерегулярных золотых зубов.

Один раз я, несмотря на крайнюю бдительность, зашла в лифт, а он заскочил следом.

«Мне хана», – подумала я и вжалась в описанный угол лифта.

– Сколько лет? – деловито поинтересовался Паша.

– Восемь, – пискнула я.

– В школу ходишь?

– Ага!

– Учишься хорошо?

– Ага!

Давай учись! Я своих не трогаю, не боись.

Со стучащими зубами я проскочила в квартиру. Пронесло.

Что уголовник мог сделать с ребенком в лифте

мне много раз рассказывала бабушка. Да и на собственное воображение я не жаловалась.

На шестом этаже прямо под нами жила крайне неприятная соседка-пенсионерка с семьей. Эта соседка отчаянно лупила нам по батареям при каждом скандале в нашей квартире. А скандалы у нас шли практически все время. Поэтому, стук по батареям от соседки с 6 этажа тоже звучал без перерыва. Иногда стук сопровождался криками: «Сколько можно?! Вам милицию вызвать?»

Иногда она не ленилась звонить нам в дверь с теми же вопросами. Тогда скандал ненадолго прекращался, и весь гнев семьи обращался на внешнего врага. Бабушка распахивала дверь, всклокоченная, в ярости, с ножом в руке. Соседка испарялась, пренебрегая всеми законами физики. Вопрос о милиции снимался сам собой.

На нашем седьмом этаже в соседней квартире жил зубной врач с женой и сыном. Семья была верующей, они ходили во всем черном до пят, скорбно опустив головы и говорили шепотом. Я, в душе, всегда жалела их сына, похожего на завядший росток. Потом отец семейства совсем спился, и в квартире незаметно появилась новая мама. Тоже в черном и тоже – шепотом.

В квартире напротив нас жила бабушка Лида, которую моя бабушка нежно называла Блидуся, и ее сын Балерун. Балеруном его прозвали не случайно, он когда-то танцевал в Мариинке. Потом, как многие в нашем доме, Балерун спился и однажды ночью насмерть замерз в сугробе прямо около нашего подъезда. Блидуся стала тайно сдавать его комнату и называла девушку, которая у нее снимала, на всякий случай, «внученька», чтобы не вызывать лишних вопросов.

Еще на нашем этаже жила семья Трифоновых. Папа, мама, сын, на год старше меня, и дедушка Иван Петрович. Иван Петрович был, во-первых, исполинского роста, во-вторых, абсолютно глухой (поэтому, он орал громовым голосом), а в-третьих, он с первого дня нашего переезда в этот чудесный подъезд на седьмой этаж, безнадежно влюбился в мою бабушку Симу.