Начиналось наша обычная городская жизнь.
Родители
После нашего возвращения лето исчезало быстро. Не успевали мы опомниться, как на деревьях уже вовсю желтели и облетали листья.
Мы с бабушкой снова оставались вдвоем.
Бабушка быстро смирилась, что всю оставшуюся жизнь она будет тащить на своей больной шее неблагодарный крест, меня.
Но родители, в отличие от бабушки, продолжали на что-то надеяться и сопротивляться.
И, как назло, именно с родителями я становилась особенно невыносимой.
Когда они приходили вечером после работы, в меня вселялся какой-то демон, мне хотелось бегать, орать, прыгать на еле-живых диванах, чтоб из них летела пыль и вылезали пружины. Видимо, так я выражала свою радость от встречи.
Папа начинал делать из меня человека. Вынеся пару предупреждений, которые я, естественно, не слышала, он начинал ловить меня для дальнейшего битья.
Надо, для справедливости, отметить, что я всегда давала сдачи по мере своих небольших, но растущих сил. Я била в ответ, кусалась, плевалась и выкрикивала все нецензурные слова, которые знала. Бабушка, как и я, выступала категорически против такого воспитания битьем, но, пока она торопилась на больных ногах прилететь на защиту, я успевала получить одну-две оплеухи. Дальше папина стратегия воспитания наталкивалась на бетонную стену бабушкиной обороны, и всем становилось не до меня. Разгорался полноценный взрослый скандал.
Папа, кстати, не только меня бил, но и многому учил, например, как правильно мыть лицо. После мытья полагалось первым делом насухо вытереть брови, иначе вода из бровей продолжала бы литься на лицо и вытирай-не вытирай, все без толку.
Для папы я стала первым и последним трудным поздним ребенком. Появилась я у него в сорок шесть лет. К такому возрасту, когда он стал отцом, человеку хочется покоя. Сидя на диване, держать на коленях спокойную опрятную девочку, читать ей вполголоса книжечку про животных (папа обожал книги о животных), или раскладывать на столе марки с животными и потом класть их аккуратно в альбом пинцетом. Или слушать вместе молча пластинку Высоцкого, качая иногда головой и смакуя глубину мысли. Или тихо медленно гулять по парку и дома отмечать в специальном дневнике, какие породы птиц ты встретил. Для этого и нужен ребенок взрослому человеку, для тихой совместной и часто познавательной радости.
Я тоже любила познавательную радость, жаль только, что она сразу становилась какой угодно, только не тихой. Я не любила ничего коллекционировать, (кроме бессмысленных историй о разных людях, не имеющих ко мне никакого отношения). Мне нравились животные, но я совершенно не интересовалась фактами о них. Я абсолютно не могла вести дневник, ни до школы (так как не умела писать), ни во время школы, когда уже научилась. Я не хотела слушать Высоцкого, (как вообще можно слушать 40 минут молча?). Даже чтение я умудрялась превратить в ад, тем, что вообще не могла остановиться и требовала читать мне бесконечно.
И если все вышеперечисленное еще можно было пережить, то оставался еще заяц. Моя любимая игрушка.
Этот пластмассовый заяц из-за длинных ушей не мог стоять без опоры. Не знаю, почему в любимые игрушки я выбрала именно его, возможно, из-за этого несовершенства. Мне очень хотелось, чтобы мой заяц мог стоять независимо, не привязанный, например, к вазочке. Никакие объяснения не помогали. Я каждый раз, при виде падения зайца, доходила до истерики за считанные секунды. Также не удавалось незаметно изъять зайца. Я за ним ревностно следила и вспоминала в самый неподходящий момент, например, во время еды.
