Ришелье попытался сесть на постели. Брат Анри и секретарь поддержали его и подложили под спину подушки.
– Можете идти, мэтр, мы с вами закончим позже, – тихо, но твердо сказал Ришелье нотариусу. Тот откланялся и удалился.
Умирающий епископ совершенно преобразился. В него словно вдохнули искру жизни, глаза загорелись. Немного посидев и словно собравшись с силами, он отбросил одеяло и спустил ноги с постели.
– Ну, что стоишь? Одеваться! – приказал он камердинеру.
Тот оторопел. Ришелье сделал нетерпеливый жест рукой.
– Может, и правда повременить? – неуверенно предложил дю Трамбле, чувствуя себя несколько неловко.
– Одеваться! – повторил Ришелье. – И принеси нам что-нибудь поесть. Дорога дальняя.
Дебурне ушел, пожимая плечами и хлопая себя руками по бокам.
Через два часа карета уже увозила ожившего епископа из Авиньона.
Двери распахнулись, горничные присели в реверансе – в спальню госпожи де Люинь вошла Анна Австрийская. Мари попыталась было приподняться на постели, но Анна остановила ее быстрым жестом:
– Лежи, пожалуйста, лежи!
Она подошла и села на табурет рядом с кроватью. Мари слабо улыбнулась королеве из пышных подушек.
– Ну, как ты? – спросила Анна, участливо глядя на ее бледное лицо с голубыми тенями под глазами.
Мари сделала знак рукой, одна из горничных вышла и вскоре вернулась в сопровождении кормилицы, которая несла на руках спеленутого младенца.
Анна живо вскочила и заглянула под уголок кружевного кокона.
– Боже мой, какая красавица! – воскликнула она, в умилении глядя на сморщенное красное личико с почмокивающим во сне ротиком. – Вся в мать!
– Я назову ее Анной! – сказала Мари, с улыбкой наблюдая за этой сценой.
Королева еще немного полюбовалась младенцем и снова села на табурет. Кормилица унесла ребенка.
– Ты знаешь, – увлеченно заговорила Анна, – я много думала нынче ночью: твоей дочери ведь необходима хорошая партия.
Мари рассмеялась:
– Что вы, ваше величество, об этом думать еще слишком рано!
– Вовсе нет! – живо возразила королева. – Вот послушай: я полагаю, ей лучше всего подойдет сын герцога де Жуаёза. Если ты согласна, я с ним поговорю. Нужно будет еще как следует обдумать брачный договор, но с этим пока время терпит…
Мари смотрела на нее ласково и нежно, но как-то по-взрослому, почти по-матерински, и под этим взглядом Анна смутилась и замолчала.
– Страшно было? – робко спросила она немного спустя, почти шепотом.
– Да нет, не страшно, – раздумчиво ответила Мари. – Немного больно, конечно, но страшно – нет… Это же от любви, а все, что от любви, прекрасно.
– А я, наверное, все равно бы боялась, – призналась ей Анна. – Ведь так часто умирают…
Она осеклась, вспомнив, что и мать Мари умерла родами. Но та ободрила ее теплым взглядом.
– Не нужно думать о плохом, вот и все. Это всего лишь испытание, которое несет нам любовь. И если мы пройдем его, она вознаградит нас за терпение и веру и снова даст вкусить своих радостей. Ни в коем случае нельзя показывать любимому мужчине, что тебе страшно или больно, не то потом он поостережется снова лечь с тобой в постель, чтобы это не повторилось.
Мари оживилась и приподнялась на локте.
– Я сейчас пишу трактат о любви, – сообщила она. – Наподобие Монтеня, что мы читали вместе. Но только Монтень – мужчина, ему не понять, что чувствует женщина, чего она ждет от любви. И уж конечно, ему ни разу не доводилось рожать!
