– Будет он дрянью или нет зависит от того, кто его готовит, фрау, – сказал он. Криво улыбнулся, поставил нетронутый стаканчик на край тележки и развернулся, чтобы уйти.
– Расплатился моими же деньгами и рад, – прошипела она ему в спину. – Можно подумать, в вашей паршивой стране есть свои!
Штефан хотел обернуться и ответить грубостью. Потом ему захотелось снять шапку и спрятать в карман. Он не сделал ни того, ни другого, только поднял выше воротник пальто и пошел дальше. Дома и венки он больше не разглядывал.
…
Штефан понял, что произошло непоправимое, когда наконец-то увидел баш. Он походил к станции, звеня замершими колесами по рельсам. Красный вагончик, сияющий свежей краской, с чисто вымытыми стеклами можно было фотографировать для рекламы общественного транспорта.
Штефан замерз, у него ныли ребра и болел нос.
Штефан решил, что нужно будет поблагодарить Готфрида, который явно помогал лечить перелом.
А еще подумал, что гулять полезно.
Лигеплац очень красивый город, а Хезер нужно купить на ярмарке платок.
Штефан стоял на станции и думал о какой-то чепухе, пытаясь отогнать очевидную мысль. И только когда баш отошел, и он не смог подавить облегченный вздох, мысль проскользнула через успокаивающую чушь и впилась в сознание.
Он не смог заставить себя зайти в баш, полный людей. Когда двери закрылись, Штефан почувствовал легкую тошноту от облегчения и стыда.
Не удержавшись, он опустился на скамейку и спрятал лицо в ладонях. Шерстяная темнота вязаных перчаток, закрывшая мир, была спокойной и уютной, но он заставил себя опустить руки и уставился на рельсы.
На время ярмарок закрывались все магазины и кассы. Работали только аптеки. Билеты он сможет купить только на ярмарке – кассы обычно ставили недалеко от входа, и все же там будут люди. Очень много людей.
В порту тоже было многолюдно, но тогда он слишком радовался ощущению земли под ногами. А еще тогда они уходили от толпы.
– Нельзя, – пробормотал Штефан, вытирая нос. С удивлением посмотрел на перчатку.
Стянул ее, еще раз притронулся к носу кончиками пальцев – действительно, опять потекла кровь. Выругавшись, он достал из кармана платок, завернул в него комок рыхлого снега и прижал к переносице. Хорошо, что Хезер не пошла с ним. Хотя ее он бы потерпел, а вот Готфриду делать рядом точно было нечего.
Штефан перевернул платок чистым углом. Отчаянно хотелось напиться. От усталости, ощущения беспомощности, одолевающих страхов. Пожалуй, вместе с платком он купит Хезер бутылку абрикосового шнапса. А себе пылинки, к которой вообще-то был равнодушен, но после слов женщины с солнцем на рукаве был просто обязан купить именно ее.
– Если подумать, – пробормотал он, разглядывая испачканную перчатку, – что может быть более жалким, чем циркач-социофоб?
К счастью станция была пуста – все уехали, добавив к толпе на ярмарке столько людей, сколько поместилось в баш. На другой стороне улицы то и дело мелькали прохожие, не обращавшие на него внимания, да мальчик в шерстяном костюме бросал в стену мяч.
Штефан опустил глаза.
Встречу с левиафаном он представлял с того самого дня, как затонул «Пересмешник». Начал представлять, глядя с дирижабля, как волны слизывают кровь с палубы, и с тех пор делал это почти каждый день. Хоть на секунду, но мысль мелькала, иногда в самые неожиданные моменты – когда дежурил на кухне, мыл полы в общей спальне, копался в огороде и даже когда впервые поцеловал девушку. Настойчивая, раздражающая мысль, словно кто-то ходил за ним и иногда бросал в затылок мелкие камушки – а что будет, когда в следующий раз?..
