Все уже тропинка, все ближе края
абсурда какого-то что ли…
Да нет! это совесть больная твоя,
которую столько неволил.
А начал в Казани мальчишкой еще
с потугами на камильфотство,
потом был Кавказ, Севастополь, расчет
на славу, а вышло сиротство.
Один… Что учительство – было б чему
учить, не скатиться бы к фальши…
Тома сколотил – и куда самому?
На каплю продвинулся дальше?
Все уже тропинка, все круче подъем,
да где она, точка отсчета?
Когда-то с подругой мы плыли вдвоем,
теперь притомилась чего-то,
повыросли дети, подвял Гименей,
а все не готова по воле
расстаться с добром, отойти поскорей
к мужицкой избе и застолью
не графскому… Стыдно! Пытался не раз
сбежать, но зачем же так громко?
Блокнот рукотворный опять под матрас,
а там пусть рассудят потомки…
Не спится, не снится, и ноги зудят —
что ноги! душа неспокойна:
как будто типичный семейный разлад
вошел в социальные войны.
Казалось бы, истину в Ясной взрастил —
а что, если видимость только?
Десятков за 8, но хватит ли сил
смиренно разыгрывать рольку
достойно сходящего мужа, отца
с враньем покаянного вздоха?
Посмертная свалится маска с лица —
и ахнет глухая эпоха!
Но это возможно под осень – пока
с трудом перетерпится, старче,
лишь сердце кровит по полям дневника
да свет разгорается ярче.
Хоть в этот апрель ни луча, ни тепла,
дождит лишь, снежит неуемно —
постой, жизнь к итогу еще не пришла,
успеешь бегом по вагонам.
Тебе ли не знать, что родится из смут
жестокая, глупая драка,
что в эти же двери тебя принесут
отпавшие дети, Иаков,
и так же до щелочки сдвинется ширь,
все тем же решится задача:
завоет, стада распродавши, Рахиль
и будут соседи судачить.
Дождись октября хоть бы, там листопад
следы заметет ненасильем…
Не спится, не снится, и ноги зудят —
знать, все не подрезаны крылья,
Конец ознакомительного фрагмента.
