– Пацаны, в ближайшие три дня по проспекту Свердлова в заводской микрорайон не ходим. Ничего там не клеим, никого не агитируем. Понятно? – объявил Елагин, когда все, наконец, оказались в сборе.
И, поймав на себе с десяток озадаченных взглядов, вынужденно, но кратко пояснил:
– У нас там не всё ровно с местным населением.
Володя был тих и не разговорчив, как всегда, никому более и словом не обмолвившись о случившемся. Даже, как показалось Глебу, намеренно ушёл в другую комнату и прилёг с книжкой. Однако Серёга быстро успел всем всё растрындеть, и вскоре уже вся «вписка» знала о сегодняшнем происшествии. Отогревшиеся, повеселевшие партийцы самозабвенно занялись одним из своих любимых дел: на чём свет стоит клясть обывателя. То тут, то там раздавались восклицания:
– Вот урод, а!
– Жлобьё чёртово!
– Листовка ему помешала… Когда всякие гопари во дворе бухают, он, небось, на них не бычит.
– Конечно, не бычит. Сам, небось, кирогазит с ними по-чёрному.
В комнату, где уединился Володя, началось целое паломничество – всем хотелось разузнать про драку из первых рук, во всех подробностях. Он поначалу отмалчивался, нехотя бурчал чего-то под нос, отделываясь односложными скупыми фразами, чем непроизвольно лишь только разжигал всеобщее любопытство. А затем, когда его стали донимать всё настойчивее, быстренько встал, оделся и вновь направился на улицу.
– Пойду, пройдусь перед сном, – объяснил он Елагину и, кивнув головой в сторону остальных партийцев, прибавил. – А-то ведь не отстанут.
Однако Володя отправился не просто на вечернюю прогулку. С юных лет он приучил себя практически ежедневно совершать длительные, на выносливость, пробежки. Сначала, ещё будучи подростком, бегал в ближайшем к дому сквере. Затем, когда возмужал, совершал кроссы уже по окрестным кварталам. И, наконец, придумал для себя такое упражнение. Неподалёку от его жилища, через пару дворов, с недавних пор высилась громоздкой торкалой новенькая шестнадцатиэтажка, отгроханная на месте бывших гаражей на удивление быстро, за какой-нибудь год с небольшим. Вот в ней-то отныне и начал бегать Володя – по лестницам, снизу и до самого верха. Поднимется так раз до последнего этажа, остановится ненадолго, чтобы сделать пару глубоких грудных вдохов, а потом поскорее сбежит вниз. И вновь наверх, вновь… Уже и одежда на нём промокнет насквозь, и на теле не то что пот, а жаркая испарина проступит, а он всё равно бегает и бегает, бегает и бегает…
Здесь, в Дзержинске, тратя практически всё время на агитацию, спортом заниматься Володя возможности не имел и поначалу испытывал от этого заметный дискомфорт. Его мускулистое, сотканное почти сплошь из сухожилий, связок и мышц, словно у гладиатора, тело с настойчивостью требовало привычной нагрузки. Поэтому сейчас, когда он, натянув поглубже шапку, лёгкой рысью побежал по улице, по утрамбованному пешеходами, заледенелому снегу, оно начало испытывать приятное, почти сладострастное ощущение. Ровное, размеренное дыхание, скоординированность точных, экономных движений, привычно слаженная работа мускулов – всё это было в удовольствие, всласть.
Перекрёсток, едва освещённый слабосильным фонарём… поворот направо… ещё квартал, ещё… Теперь по дворам, по переулкам… по рыхлому глубокому снегу…
Когда, наконец, Володя вернулся обратно в квартиру и, сняв и разложив на батарее взопревшую одежду, залез под душ, партийцы уже все разлеглись, кто где, но многие ещё не спали, продолжая из разных углов гундосить про выборы, «овощей»-обывателей и про свою грядущую победу.
