Кем бы она мне ни была – тетушкой, сестрой или матерью, – я почти не знал ее. И в тот момент меня это не волновало. Для меня она была человеком, который время от времени появлялся в нашей квартире и которого мне велели называть «тетушкой Мэрилин». Она не обращала на меня особого внимания и не выказывала особой привязанности ко мне. Она даже не всегда приходила к нам даже на мой день рождения и на Рождество. Порой мне казалось, что она вообще не замечает моего присутствия.
– Мне придется уйти отсюда? – выдохнул я, не понимая толком куда, ведь дома у Мэрилин я никогда не был. Когда я был младше, она жила в другой части Лондона со своей матерью, но теперь я и представления не имел, где она осела. Мне было почти десять, так что ей должно было исполниться двадцать шесть. У нее была своя жизнь за пределами нашего семейства, о которой я ничего не знал.
– Нет, ты живешь здесь. Твоя настоящая мама любит тебя, но тебе, разумеется, не нужно никуда уходить.
В дверях появилась Дот – а может, она уже давно стояла там, я не мог сказать наверняка. Светлые волнистые волосы спадали ей на плечи, и я, помню, подумал, что на бабушку она совсем не похожа. Дот не была старой или хрупкой. На ней был цветастый фартук, обхватывавший талию, и обычный длинный мешковатый кардиган, но бабушкой она не казалась. Она казалась мамой. Моей мамой.
– Джерри! Что ты наделал?
– Однажды ему пришлось бы сказать.
– Я понимаю. Но почему сегодня? И почему ты не позвал меня? Мы об этом не говорили!
Не думаю, что Джерри знал ответ на эти вопросы. Он знал лишь, что теперь тайное стало явным. Мэрилин была его дочерью, и, наверное, он считал, что сам должен сказать мне правду. Его дом – его правила. Я плакал, а Джерри по-прежнему обнимал меня и продолжал рассказывать.
Не помню точно, что и в каком порядке он говорил, но в итоге я узнал историю своего появления на свет.
Мэрилин постоянно металась между домом Джерри и Дот и домом, где жила ее мать, и наконец, когда ей было шестнадцать лет, сбежала – или просто Джерри не видел ее месяца три. Вернувшись, Мэрилин предъявила всем огромный живот – она была на седьмом месяце беременности.
Она тогда встречалась с Джимми Доланом. Имя показалось мне знакомым, и я понял, что несколько раз видел этого парня у нас дома. Я не знал, почему он приходил к нам и с кем из семьи дружил, – он просто был пареньком по имени Джимми, которого знала вся семья и которому, насколько я помню, оказывали у нас не слишком радушный прием. По-моему, мне велели называть его «дядюшкой Джимми», но он точно не был моим дядей: я понимал это, потому что никто его тут не встречал с распростертыми объятиями.
Джерри сказал, что Мэрилин не хотела оставаться с Джимми и была слишком юна, чтобы в одиночку воспитывать ребенка. Было решено, что она родит и отдаст младенца на усыновление. Я родился в больнице «Хекни-Дженерал», и Джерри подчеркнул, что Мэрилин только взглянула на меня и тотчас влюбилась, хотя я и оказался самым крикливым ребенком в палате. «Нельзя было отдавать тебя на усыновление, Джон, никак нельзя».
– Поэтому мы с мамой и взяли тебя к себе, – сказал Джерри. – Никто не хотел отпускать тебя.
Раньше я никогда не задавался вопросом, почему в семье только я носил фамилию Долан. Это удивляет меня всякий раз, когда я теперь размышляю об этом, хотя, видимо, я просто был слишком мал, чтобы задумываться. Наверное, я бы все равно вскоре начал задавать неудобные вопросы – может, именно поэтому Джерри и завел разговор первым.
