Чуть позже, когда я позвонила Умберто сказать, что добралась нормально, он, должно быть, что-то угадал по моему голосу.
– Ничего не случилось, – ответила я на его расспросы. – Просто один «костюм от Армани» разнюхал, что у меня два имени.
– Он же итальянец, – разумно возразил Умберто. – А итальянец сквозь пальцы посмотрит на мелкое правонарушение, если нарушительница в красивых туфлях. Ты в красивых туфлях? Ты надела туфли, которые я велел тебе надеть? Принчипесса?..
В отчаянии я посмотрела на свои шлепанцы.
– Мне хана.
Заснув наконец поздно вечером, я сразу увидела сон, который не повторялся уже несколько месяцев, но преследовал меня с самого детства.
Во сне я бродила по роскошному замку с мозаичными полами и сводчатыми, как в церкви, потолками, проходя через лес массивных мраморных колонн, открывая од ну позолоченную дверь за другой и гадая, куда подевались люди. Единственным источником света служили узкие витражные окна высоко над головой. Цветные лучи тускло освещали темные углы пустых громадных залов.
Бродя по замку, я чувствовала себя потерявшимся ребенком, но особенно пугало ощутимое присутствие иных существ, которые никогда не показывались. Если я останавливалась, они начинали перешептываться и толкаться вокруг подобно призракам. Но и эти эфирные создания тоже были в ловушке и метались в поисках выхода.
Только прочитав в старших классах шекспировскую пьесу, я поняла, что мои невидимые демоны шепчут отрывки из «Ромео и Джульетты» – не как актеры со сцены, но невнятно и со сдержанной силой, словно заклинания или проклятия.
Через три часа проснется милая Джульетта.
Понадобились колокола базилики на пьяцца, чтобы меня разбудить.
Через две минуты в дверь постучал диретторе Россини, справедливо решив, что я не могла не проснуться от такого звона.
– Извините! – Не дожидаясь приглашения, он втащил в номер огромный чемодан и пристроил его на подставку для багажа. – Вот, прислали для вас вчера вечером.
– Подождите! – Я отпустила дверь и запахнула гостиничный халат как можно плотнее. – Это не мой чемодан!
– Я знаю. – Вытащив фуляровый платок из нагрудного кармана, диретторе вытер со лба капли пота. – Это от contessa[14] Салимбени. Вот записка.
– Что такое «contessa»? – полюбопытствовала я, принимая записку.
– Обычно, – с некоторым достоинством заявил Россини, – я не таскаю чемоданы. Но для contessa Салимбени…
– Она одолжила мне свою одежду? – Не веря глазам, я уставилась на лаконичное, написанное от руки письмо. – И туфли?
– Пока не прибудет ваш багаж. Он сейчас во Фриттоли.
Обладательница изящного почерка, Ева-Мария заранее сокрушалась, что платья будут сидеть на мне неважно, но, как писала она, все лучше, чем бегать нагишом.
С упоением рассматривая наряды из чемодана, я снова обрадовалась, что Дженис нет рядом. В доме тетки Роуз двум модницам было бы тесно, и, к вящему огорчению Умберто, я выбрала антимодный стиль. В школе Дженис осыпали комплиментами подружки, чья жизнь проходила под созвездием имен известных дизайнеров, а мне доставалось восхищение девчонок, проторивших тропку к секонд-хэнду, но лишенных чутья, чтобы купить то, что покупала я, и смелости это носить. Не то чтобы я не любила красивую одежду, просто не хотела показывать сестрице, что и я неравнодушна к своей внешности: ведь что бы я ни придумала, она и здесь легко превзошла бы меня.
К окончанию колледжа у меня сложился имидж одуванчика на клумбе хорошего общества – по-своему красивого, но сорняка. Расставив – справа и слева – на рояле наши выпускные фотографии, тетка грустно улыбнулась и заметила, что из всех наук я больше всего преуспела в искусстве быть анти-Дженис.
