Заглянул краем глаза. В приёмной какой-то сильно подозрительный тип (вылитый доктор Лектор из «Молчания ягнят») лапал яркую блондинку, а та с визгливым хохотом била его по рукам.
– Исаич! – кричала она. – Ты – старый сатир!
– Это верно, – с довольным марсианским уханьем отвечал тот. – Я – мужик юморной…
* * *
Народ тем временем помаленьку перемещался из коридора в зал, а кое-кто и в примыкающий к залу барчик. Кажется, не соврал Пётр Пёдиков: были здесь и малолетки, и зрелые дамы, затесался даже какой-то бритоголовый отморозок. Похоже, музам было наплевать не только на возраст, но и на социальный статус тех, кого им припало посетить.
Потом внезапно открылась дверь бара, и на пороге возник уже знакомый читателю Сергей Овсяночкин.
– Первое наше заседание, – скорбно известил он, воссевши во главе стола, – совпало, к сожалению, с печальным событием. Предлагаю встать и почтить молчанием поэта Николая Пешко. Трагически погибшего.
– А кто это?
– Понятия не имею. Говорят, приходил на студию.
Зашушукались встревоженно.
– Кто такой?
– Чёрт его знает…
– А что значит «трагически погибшего»?
– «Трагически погибшего» – значит, от руки маньяка, – сухо пояснил новый руководитель литстудии.
– А-а… Того? Который «ё»…
Загремев стульями, встали, примолкли. Сели.
– Тем не менее жизнь продолжается, – вмиг повеселевшим голосом объявил Овсяночкин. – Предупреждаю сразу, блин: за ассонансы буду убивать.
– Ассонансы – это что? – тихонько спросил недоучка-филолог Вячеслав своего нового друга Петра.
– Неполная рифма, – шепнул тот в ответ.
– Кто рифмует «простор» и «простой», – неумолимо продолжал Овсяночкин, – внутренне, блин, картав. Он картав мысленно. Слова ещё не произнёс, а уже скартавил…
– Служить – так не картавить, а картавить – так не служить, – раскатисто произнесли на том конце составного стола.
– Кто это сказал? – вскинулся Овсяночкин.
– Я-а… – невозмутимо отозвался некто осанистый и пучеглазый. Судя по выправке, отставной военный.
– Нет, я спрашиваю, автор, блин, кто?
– Генералиссимус Суворов.
– Правильно мыслил генералиссимус, – одобрил Овсяночкин.
– А стихи писал плохо, – уел Пётр Пёдиков.
И собрание взорвалось. Заспорили, зашумели. Да что там Суворов? В восемнадцатом веке один Богданович стихом владел! Па-зволь! А Державин? Достали уже своим Державиным!.. Пушкин о нём что говорил? Думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом!..
Накопилось, видать, наболело.
Славик ошалело крутил головой. Бывший студент филфака, он и представить не мог столь панибратского обращения с классиками. А тут ещё выясняется, что Суворов стихи писал. Надо же! Генералиссимус, серьёзный вроде человек…
– Народ-точка-ру!.. – надрывался Овсяночкин, колотя ладонью по краю стола.
Кое-как добился тишины, но воспользоваться ею не успел.
– Чтобы закруглить державинскую тему, – тут же влез скороговоркой в паузу (как будто для него устанавливали!) елейный голосок Петра Пёдикова. – «Гений его можно сравнить с гением Суворова – жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом». А. С. Пушкин. Конец цитаты…
– Народ-точка-ру!!!
Слава богу, угомонились.
«Дурдом „Ромашка“, – мысленно хмыкнул Славик и с сомнением огладил нагрудный карман, где лежало чужое стихотворение. Может, застесняться и не читать? Расколют ведь на раз! Вон они все какие… нахватанные…
Однако, пока он колебался, случилось неизбежное.
– Кто нас сегодня чем порадует? – недобро полюбопытствовал руководитель литературной студии.
