Единственная - страница 7

Ключ был найден вместе с записями, в которых достаточно ясно говорилось, что после смерти Григория Петрова и Серафимы Петровой, матери Ады, дом переходит в собственность их дочери, как единственной законной наследницы. Девушка не хотела думать о том, что может ожидать её в родном городе, но и оставаться с Василием было невыносимо. Казалось, печаль и страдания опустились плотной пеленой на каждый сантиметр дома и Аделаида, даже питая к Василию искреннюю привязанность, не смогла заставить себя остаться. Да и сам мужчина убеждал «приёмную дочку», что она не должна задерживаться рядом с ним, оберегая и помогая наладить быт. Уверив Петрову в том, что она обязана уехать и выучиться, Василий пообещал подержать доберманов у себя, пока Ада до конца не устроится.

На двери, выкрашенной в тёмно – коричневый, как и дом, цвет, висел небольшой круглый лев с кольцом в носу. Им пользовались гости для того, чтобы уведомлять о своём прибытии. Раньше он был удивительно красив: бронзовый, со вставленными в глаза чёрными камнями, которые постоянно пугали Аделаиду в детстве, а сейчас… Почерневший от грязи, он казался таким уставшим и разбитым, что девушка испуганно отпрянула. Почти как в детстве. Не раздумывая достав платок, Ада провела им по голове льва, старательно стирая верхний слой пыли, и смогла успокоиться только тогда, когда «охранник дома» принял более менее приличный вид.

Держа в руках ключ и отыскивая глазами замочную скважину, Аделаида поняла, что та была забита дощечкой, видимо, для большей безопасности. Надавив на неё, девушка достаточно быстро избавилась от ненужной детали. Казалось, каждый сантиметр дома ждал своего освобождения. Ждал, когда в нём снова забьётся чьё-то сердце.

Было тихо. Очень тихо. Вся жизнь, что так долго бурлила в этом доме, оборвалась настолько резко и на столь длительный срок, что, казалось, дом, ранее бывший местом сбора умных и талантливых людей, просто погиб, постепенно разлагаясь под дождём и ветрами. Света не было. Окна были задёрнуты плотными бархатными шторами, поэтому оказалось практически невозможным оценить произошедшие внутри изменения. И изменилось ли тут что-то вообще? На ощупь продвигаясь к окну в коридоре, Аделаида, резко распахнув тяжёлые бежевые портьеры, тут же закашлялась от попавшей в нос пыли, которая за эти годы успела осесть на ткани.

– Господи, какой ужас, – пробормотала девушка, вытирая угодившие на лицо и руки песчинки и впуская в комнату свет. Открыть окно оказалось немногим труднее: пришлось расшатывать старательно заколоченную в стену дома доску. Наконец, впустив в комнату воздух, Ада тяжело выдохнула. На её лбу уже выступили бисеринки пота, так что свежий ветерок был как раз кстати.

Девушка обернулась, всё ещё держась руками за стену. Всё здесь, каждый сантиметр был таким родным, что оставаться спокойной у Аделаиды просто не получалось.

Контраст между оранжевым домом Татьяны и этим местом был поразителен. Полы из светлого мрамора тянулись от входной двери до арки, пропускавшей на кухню, неподалёку стояло рекамье серовато-пурпурного цвета с каретной стяжкой на спинке, высокий бежевый шкаф с полукруглыми дверями и латунными ручками, сплетёнными в замысловатый узор. Девушка шла по коридору, постепенно распахивая всё больше окон. Ей хотелось света, хотелось, чтобы его лучи, наконец, вновь озарили эти молчаливые стены. Отодвинув плотные занавески, висевшие по краям от входа в гостиную, Аделаида вспомнила, как частенько ими пользовался отец. Маленькая девочка не любила вслушиваться в рабочие беседы Григория, который нередко проводил встречи именно на диване в большой комнате, но, когда папа пропадал из виду дольше, чем на пол часа, она всегда пыталась забраться под тяжёлый бархат.