Я тяжело задышала под темнеющим взглядом.
– Я не лгу. Любое действие. Любая правда. Давай сыграем, я прошу.
– Валяй.
Он все же взял сигарету и вновь закурил. Я поежилась, в спальне становилось холодно.
– Правда или действие?
– Примитивно. У меня на родине играют иначе, – Эмиль скривился.
– Как же? – я удивилась.
– Выбирай сама, что ты хочешь загадать другому игроку.
Я села поудобнее. Эмиль не сводил с меня взгляда, и я была рада увидеть в его глазах не ту пустоту, с которой он смотрел в потолок.
– Хорошо… Тогда хочу правду. Какая у тебя фамилия?
– Романо. Это фамилия моих предков.
– Ого. Эмиль Романо… – представила я. – Очень красиво.
– Ты невинна?
– Что?
– Выбираю правду, – напомнил Эмиль. – Ты невинна?
Эмиль не изменял себе. С чего я вообще взяла, что его будут интересовать нормальные вопросы?
Я застыла в смятении.
– Ты обещала не лгать, – предупредил Эмиль.
– Да. Мой ответ – да.
– Я так и думал, – губы Эмиля растянулись в усмешке.
Жар разнесся по щекам подобно бешеному огню. Я прижала холодные ладони к горячей коже, остужая пыл. Эмиль рассмеялся, собственнически положив ладонь мне на колено, и велел:
– Давай дальше, девочка. Игра мне по нраву.
– У меня снова вопрос. Где ты живешь? То есть… после Нового года ты снова улетишь в Италию?
– Да.
– И больше не вернешься?
– Это уже другой вопрос.
Я запнулась, опустив взгляд.
– Вопрос. Чем ты занимаешься, София?
– Учусь на психолога, но еще увлекаюсь дизайном. У меня мама много лет в этом бизнесе.
– А отец?
– Это уже другой вопрос, – повторила я его интонацию.
Эмиль ухмыльнулся.
И снова уставился на потолок. Затянулся сигаретой и шумно выдохнул.
И глаза его снова потухли.
– У меня вопрос, – голос предательски дрогнул. – Расскажи, что случилось с твоей мамой. Это как-то связано с тем, что ты не любишь этот праздник?
Эмиль замер с дымом во рту.
Не моргая.
А когда выпустил никотин, то сквозь зубы предупредил:
– София.
– Не надо. Не угрожай мне снова. Мы обещали не лгать и говорить правду.
За то время, что Эмиль безжизненно молчал, я пожалела о вопросе сотню раз. Не надо было трогать больное.
Я не имела права.
Но Эмиль уже начал говорить:
– Она умерла, когда нам с Ясмин было около десяти. Ее жизнь сократили.
Бах-бах.
Мое сердце сжалось.
– Ясмин – это твоя сестра?
– Да. Она наш с отцом свет.
Эмиль говорил о сестре тепло. С любовью.
У меня было много братьев, но между нами не было так много тепла. Они осваивали отцовский бизнес и покрывались панцирем с каждым годом все больше и больше.
– Как понять эту фразу? Ее жизнь сократили?
– Мать почти умерла, рожая нас с Ясмин. Потому что один ублюдок желал ее смерти. Она ему мешала.
Я затаила дыхание, слушая безжизненный голос Эмиля.
Он был страшен даже в таком мертвенном спокойствии.
– Поэтому после вторых родов она не выжила, – жестко закончил Эмиль. – В канун Нового года моя маленькая сестра и новорожденный брат остались без матери, а тот урод живет как прежде.
«Моя маленькая сестра», – сказал он.
Эмиль не себя жалел, а свою сестру. Свою кровь.
– Боже, – смогла выдавить я.
Поддавшись порыву, я легла рядом с ним. Рядом с Эмилем.
Его грудь была напряжена, и позже я поняла причину – мужчины никогда не плачут, у них от боли сотрясается душа.
– Отец совсем иссох.
– Мне очень жаль, Эмиль.
Я не знала, что сказать.
У меня была счастливая семья – мама, папа, много братьев. Я никогда не была одна. У нас действительно все было хорошо кроме исключительной любви ко мне.
