Глупость долго вертится, а потом забирается под покрывало.
— Я из-за тебя, между прочим, теперь почти инвалид.
— Мало тебе.
Она так резко поворачивается, что мне на мгновение кажется, что сейчас опять зарядит по морде. На инстинктах даже чуть отшатываюсь в сторону.
— Ты, скорее, станешь инвалидом за свой длинный язык.
— Ты не первая, кто мне это говорит.
— И не последняя, уж поверь.
— А говорила, что у меня с эмпатией проблемы. Я почти при смерти, а ты на меня еще и орешь, — говорю с наигранным возмущением.
Малинина молчит. Лежит на спине. Либо в потолок пялится, либо уснула там, что ли?
Ну и хрен с ней. Закрываю глаза, чувствуя, как боль медленно отпускает.
Просыпаюсь от духоты. В комнате уже светло.
Приоткрываю один глаз, чувствуя, как затекла рука. Приподнимаю голову. Малинина подкатилась максимально близко. Ее голова лежит на моем предплечье, а моя нога закинута ей на бедро. Шикарно просто.
К утреннему стояку примешивается еще и то, что Никина задница упирается в мой член.
Если она сейчас проснется, то начнет верещать так, будто ее тут режут.
Медленно вытягиваю из-под нее руку и убираю свою ногу. Перекатываюсь на спину и еще минут пять пялюсь в озаренный солнечными лучами потолок.
Беру с тумбочки телефон. Семь утра. Я в этой глуши позже девяти еще ни разу не просыпался.
Свой старый телефон вместе с сим-картой я оставил в том же торговом центре, где купил этот, после того как снял деньги. Не очень хочется, чтобы папа вычислил меня так быстро.
Глупость начинает шевелиться, и я на автомате задерживаю дыхание и прикрываю глаза.
Она осторожно сползает с кровати и топает к двери. Выходит из комнаты, бросив на меня взгляд, это я вижу через едва приоткрытые веки.
Когда сам выползаю на улицу, потому что в доме к тому времени никого не оказывается, Ника с улыбкой на лице помогает какой-то тетке нарезать овощи на летней кухне. Судя по всему, это жена этого Егора.
— Доброе утро, — женщина взмахивает рукой, и на моем лице вырисовывается кривая улыбка.
Ага, доброе, как же. У меня из башки до сих пор не выходит мысль: это был только утренний стояк, и Глупость тут не при чем?
Тру виски и, чуть прихрамывая, сажусь на лавку подальше от них. Вытаскиваю сигареты. Электронка села, теперь приходится курить обычные.
— У вас очень красивый дом, — болтает Глупость. — Спасибо, что позволили переночевать.
— Вы у нас не первые такие, покусанные Фрэнки. Ну вот что за пес? Я сколько Егору говорю: «Ну не пускай ты его, не пускай». Столько туристов летом, кто-нибудь обязательно переночевать поблизости остановится.
— Да все нормально. У Яна почти ни царапинки, — нагло продолжает эта утка. — Я только перепугалась.
— Да представляю, среди ночи-то. Может, кофе сварим? Ты пьешь?
— Пью. Спасибо.
— Тогда пойду сделаю.
Тетка уходит в дом, а Малинина чешет в мою сторону.
— Чего тебе? — смотрю на нее исподлобья.
— Ты меня лапал ночью, — выдает сердито.
— Серьезно? У меня из-за тебя чуть рука не отвалилась. Сама всю ночь ко мне подкатывалась.
— Я не…
— Еще как да!
Малинина пялится на меня во все глаза. Видимо, пытается вычислить, говорю ли я правду.
— Как твоя нога? — меняет тему. — В порядке? — она прищуривается. Выглядит это не по-доброму.
— Что ты задумала? — сгибаю колено, убираю ногу под лавку в целях безопасности. Не удивлюсь, если она долбанет по ней со всей силы.
— Да так… Ничего. Завтракать будешь?
— Обойдусь. Судя по твоему лицу, ты мне точно яда подсыплешь.
