– Надо убивать врага, но царапать его бесполезно, – проговорит он, презрительно пожимая плечами, – Всякому случалось писать глупые письма, попадающие в чужие руки.
Взяв письмо, о котором говорил дю-Пауза, Ругон зажег его на свечке и поджег им, в свою очередь, кучу бумаг в камине. Он с минуту просидел на корточках на ковре, наблюдая за горевшей бумагой, клочки которой отлетали на ковер. Иные толстые административные документы вытягивались точно свинцовые пластинки; записочки, клочки бумаги, исписанные скверным почерком, горели маленькими синеватыми язычками, между тем как в пылавшем костре, среди тучи искр, оставались несгоревшие обрывки, которые можно было еще прочитать.
В эту минуту дверь отворилась настежь. Чей-то голос произнес, смеясь:
– Хорошо, хорошо, я извинюсь за вас, Мерль… Я ведь свой человек. Если вы не пропустите меня отсюда, то я пройду через залу заседаний, черт возьми!
То был д’Эскорайль, которого Ругон назначил, шесть месяцев тому назад, аудитором в государственный совет. Он вел под руку хорошенькую г-жу Бушар, Свежую, как розан, в светлом весеннем платье.
– Ну, вот теперь еще наведут сюда баб, – пробормотал Ругон.
Он не тотчас отошел от камина, а продолжал сидеть на корточках, с лопаткой в руке, чтобы во избежание пожара тушить горевшие на ковре клочья бумаги, и лишь спустя несколько времени поднял свое широкое лицо с недовольным видом. Д’Эскорайль нисколько этим не смутился. И он, и молодая женщина уже на пороге перестали улыбаться, состроив приличные случаю физиономии.
– Милый хозяин, – сказал он, – я привел к вам одну из ваших приятельниц, которая непременно хотела изъявить вам свое соболезнование… Мы прочитали сегодня утром «Moniteur»…
– И вы тоже читали «Moniteur»! – проворчал Ругон, решившись, наконец, встать на ноги.
Но тут он увидел человека, которого перед тем не заметил, и пробормотал, помигав глазами:
– Ах, г-н Бушар!
То был действительно муж. Он вошел позади своей жены, молчаливый и важный. У этого шестидесятилетнего старика голова была совсем седая, глаза потухшие, лицо как бы истертое тридцатипятилетней государственной службой. Он не произнес ни слова, но взял с умиленным видом руку Ругона и энергично потряс ее.
– Видите ли, – сказал Ругон, – с вашей стороны очень мило прийти меня проведать, но вы чертовски стесняете меня… Все равно, станьте вот тут… Дю-Пуаза, уступите ваше кресло г-же Бушар.
И, повернувшись, Ругон очутился носом к носу с полковником Жобелэном.
– Как, и вы здесь, полковник! – закричал он.
Дверь оставалась открытою. Мерль не мог помешать полковнику, подымавшемуся на лестницу позади Бушаров, войти в комнату. Он держал за руку сына, большого пятнадцатилетнего балбеса, гимназиста из лицея Людовика Великого.
– Я хотел привести к вам Огюста, – произнес он. – Истинные друзья познаются в несчастье… Огюст, пожми руку г. Ругону.
И Бывший премьер бросился тем временем в переднюю, И крича: – Да заприте же дверь, Мерль, о чем вы думаете! Весь Париж заберется сюда!
Пристав с невозмутимо спокойным видом возразил:
– Да ведь они уже увидели вас, господин президент.
Ругон должен был посторониться и пропустить Шарбоннелей. Они шли рядом, но не под руку, запыхавшиеся, разогорченные, растерянные, и заговорили в один голос:
– Мы сейчас только прочли в «Moniteur»… Ах, какая весть! Как огорчится ваша бедная матушка! А мы-то? В какое ужасное положение это нас ставит!
