– Я имею честь, – начал он певучим голосом, – внести доклад о законопроекте, открывающем кредит министерству двора в 400.000 франков на расходы по обряду крещения императорского принца.
Он сделал вид, что готовится положить доклад, но все депутаты закричали в один голос:
– Читайте! Читайте!
Докладчик, обождав, пока президент решил, что чтение должно состояться, начал почти растроганным голосом:
– Господа! Законопроект, представленный нам, один из тех, для которых обычный ход делопроизводства кажется слишком медлительным, потому что задерживает одушевленный порыв законодательного корпуса.
– Очень хорошо! – произнесло несколько голосов.
– В самых скромных семьях, – продолжал докладчик, подчеркивая каждое слово, – рождение сына-первенца бывает предметом такой сладкой радости, что все прошедшие испытания забываются и лишь одна надежда витает над колыбелью новорожденного. Но что сказать об этом семейном празднике, когда он является вместе с тем праздником для великой нации и событием европейским!
Тут разразился всеобщий восторг. Это риторическое красноречие положило в лоск всю палату. Ругон, точно спавший, видел перед собой только улыбавшиеся лица. Многие депутаты преувеличивали знаки своего внимания и подносили руки к ушам, чтобы не проронить ни единого словечка столь драгоценной прозы. Докладчик, после краткой паузы, возвысил голос:
– В настоящую минуту, господа, великая французская семья в самом деле приглашает всех своих членов выразить свою радость. Какая пышность потребовалась бы для этого, если бы внешние проявления вообще могли соответствовать громадности ее законных надежд!
Новая пауза.
– Очень хорошо! Очень хорошо! – закричали те же голоса.
– Тонко сказано, – заметил Кан, – не правда ли, Бежуэн?
Бежуэн раскачивал головой, устремив глаза на люстру.
Он наслаждался.
На трибунах у Шарбоннелей слезы навернулись на глазах; г-жа Коррёр корчила внимательную физиономию приличной дамы; полковник одобрительно кивал головой, между тем как хорошенькая Бушар сидела почти на коленях у д’Эскорайля, а красавица Клоринда, с биноклем в руках, наблюдала за выражением лица у докладчика. Между тем у председательского бюро президент, секретари и самые пристава торжественно слушали, не позволяя себе ни одного жеста.
– Колыбель императорского принца, – продолжал докладчик, – является отныне гарантией за будущее, потому что, продолжая династию, которую мы все провозгласили, она обеспечивает Франции ее благосостояние, ее спокойствие и вместе с тем спокойствие целой Европы.
Слабые «тс» помешали восторгу излиться при этой трогательной колыбельной картине.
– В другую эпоху отпрыск той же знаменитой крови тоже как будто сулил Франции и Европе великие судьбы, но то время и нынешнее не имеют между собой ничего общего. Жир является результатом мудрого благословенного царствования, плодами которого мы наслаждаемся, подобно тому, как гений войны продиктовал эпическую поэму, воплотившуюся в первой империи. Приветствуемый при рождении пушками, которые от севера до юга возвещали об успехах нашего оружия, римский король не имел даже счастья служить своему отечеству; такова была тогда /воля Провидения!
– Что это он говорит? Он, кажется, заврался, – пробормотал скептик Ла-Рукет. – Все это место бестактно; он испортил свою речь.
В самом деле, депутаты начинали тревожиться. К чему это историческое воспоминание, охлаждавшее их усердие? Некоторые высморкались. Но докладчик, сознавая неодобрение, вызванное последней фразой, улыбнулся. Он повысил голос и, уверенный в успехе, продолжал свою антитезу, подчеркивая слова:
