Рита хлопнула ладонью по обложке. Официант вздрогнул, оторвался от экрана. Поймав Ритин взгляд, он нехотя засунул телефон в карман и побрёл к их столику.
– Счёт, пожалуйста, – приказала она, не глядя на парня, и нарочито громко продолжила, – как видишь, в мир иной мы не переместились…
Официант вытаращил глаза. Нина покраснела.
– Рит, можно потише, – промямлила она.
– Я бы на твоём месте больше никому о своих видениях не рассказывала, – невозмутимо продолжила Рита. – А то мало ли… – подруга многозначительно задвигала бровями.
Чувствуя, как в носу предательски защипало, Нина схватила дневник и неловко бросила его в открытую сумку. Тетрадь, словно спасая её от перспективы расплакаться прилюдно, соскользнула под стол и приземлилась возле остроносой синей туфли, небрежно свешивающейся с изящной стопы подруги. Эта привычка закидывать ногу на ногу и качать полуснятой туфелькой появилась у Риты в старших классах школы, когда она обнаружила какой эффект производят на контуженных гормональным взрывом одноклассников её, условно прикрытые укороченной школьной юбочкой, стройные ноги.
– Сейчас вернусь, – пообещала Рита. Подвешенная в воздухе туфля опустилась на пол в сантиметре от тетради. Стол дёрнулся. Синие туфли потоптались на месте и стуча каблуками удалились.
Нина вынырнула из-под стола с открытой тетрадью в руках и облегченно выдохнула. Взгляд сам собой побежал по строкам, написанным неизвестной рукой. Рука эта словно была уставшей, как будто писавший экономил силы. В начале заметки нажим был настолько слабым, что буквы напоминали тонкие нити, сплетенные в невесомую паутину:
«Зима в сердце превращает жизнь в занесённую снегом пустыню. В слепящую белизной пустоту, где нет чувств, эмоций, желаний, ничего, способного нарушить безупречную стерильность безопасного вакуума.
На свободе только одиночество. Оно безжалостной ледяной иглой тянется к душе и обещает, что боли больше не будет. Никогда. Осталось перетерпеть всего одно мгновенье.
Неумолимое остриё всё ближе. Укол. Душа каменеет, становясь бесчувственной совершенной статуей…»
Нина кивнула, соглашаясь. Да, так и есть. Её жизнь, как вечная мерзлота, обледеневший слой, никогда не знавший тепла. Детство – проигранная гонка за родительским одобрением.
Впервые мысль о том, что маме всегда будет мало её достижений, появилась в восьмом классе, когда Нина с грамотой наперевес ворвалась на тесную кухню их маленькой квартирки. Мама стояла у плиты и, выслушав сбивчивый рассказ про школьный конкурс чтецов, на котором Нина заняла второе место, поинтересовалась, кто занял первое. Победу у Нины перехватил Ромчик Амбарцумян. Он учился на год старше и недостаток роста компенсировал харизмой. Для конкурса Ромчик выбрал отрывок из «Мцыри». Произнося «прощай, отец… дай руку мне», он подбежал к столу, за которым сидело жюри, и протянул пятерню учительнице литературы. А когда та осторожно дотронулся до его ладони, конкурсант завопил:
– Ты чувствуешь?! Моя в огне!
Потом он попятился и дочитывал произведения еле-слышным голосом, словно в изнеможении прислонившись к стене.
Сраженные актерским напором Амбарцумяна судьи почти единогласно отдали ему первое место. Против была только библиотекарша Анна Ивановна. Именно она и записала Нину на конкурс, попытавшись таким образом раскрыть потенциал скромной посетительницы школьной библиотеки. Отказаться Нина не сумела. И удивилась сама себе, когда сначала с легкостью выучила, а потом с достоинством прочла на публику короткий рассказ Тэффи про воротничок, нахально изменивший жизнь обычной женщины.
