– А что такое? – Расин отставил в сторону пустую бутылку.
– Молодое, как вы. И коварное. После третьей кружки с ног свалить может, а кому-то и мерещиться начинает… всякое.
Они расположились прямо на траве, глядя на громаду моста, черную в сумерках. Расин улегся, заложив руки за голову.
– Пил и покрепче, – беззаботно ответил он. – Как вы там сказали – святого кого неделя?
– Родена. Слыхали о нем?
– Краем уха. Да и дядя ваш что-то говорил. У меня за этот день все в кучу смешалось, эти святые, герои, какие-то непонятные рудознатцы… Всех не упомнишь. Как там в стихах – предание старо и поросло быльем, лишь камень памятный торчит на нем… – Леронт неодобрительно покосился на него. – В Лафии ему не молятся.
– А здесь первый заступник. Тут и его церковь, которую горняки на свои средства выстроили, Бело-Речная. Пройдемся, я ее покажу, тут два шага ступить.
– Лень, – Расин зевнул, – да и смотреть наверняка не на что.
Но Леронт уже поднялся.
– Идем, идем, ваша светлость, на ночь гулять полезно. Голову после вина проветрите.
Расин, кряхтя, встал и поплелся за ним. Шли вдоль ручья, мимо огромных замшелых валунов, которые в сумерках казались чьими-то изогнутыми хребтами. Один из них вроде шевельнулся… Расин плюнул и ускорил шаг. Тропа обошла кусты калины и вывела на открытое озеро перед высокой горой. С горы серебряными нитями струились две реки, бравшие начало на вершине. Там, где они разбивались о широкий горный уступ, стояла статуя из белого камня – двое князей-близнецов. Падая с уступа, реки сливались в водопад, от которого в воздухе висела искрящаяся водяная пыль.
– Жаль, солнце зашло, – сказал Леронт. – На закате реки будто золотые.
Расин задрал голову.
– Который из них ваш святой?
– Наш святой, – поправил Леронт. – Слева. Если чуть выше забраться, видна красная нить на его шее. Ему эрейские палачи голову отсекли во время последней войны, за свободу княжества. А рядом его брат, Горан-освободитель.
Бело-Речная церковь стояла сразу под горой. Расин, представивший уже собор наподобие тех, что он видал на родине, был разочарован, увидев простую часовенку с крышей, крытой щепой. Белые стены вросли в землю по самые оконницы, сквозь облупленную краску проглядывала старинная роспись, полустертая дождями и временем.
– Так и знал, что смотреть нечего, – пожал плечами Расин, – лодыри ваши песнопевцы.
Леронт открыл дверь и жестом пригласил его войти.
– По одному, – пояснил он. – Двоим тесно.
– Крыша-то не завалится?
– Идите.
Расин ступил под низкий свод.
Внутри церковь оказалась чуть просторнее, чем виделась снаружи. На беленом потолке колебались тени от трех горящих свечей. Терпко пахло хвоей от еловых веток в глиняных кадках. Расин прошел два шага и встал как вкопанный: ему показалось, что он здесь не один. Перед алтарем, опустившись на одно колено, стоял Роден, точь-в-точь такой же, как статуя над водопадом.
Святой князь был изваян молодым, чуть старше своего лафийского потомка. Нагретый свечами воздух струился, и Роден казался живым. Неровная красная нить отчетливо выделялась на его шее. В тонко вырезанных волосах что-то блеснуло, и князь увидел яркую серебряную прядь, спускавшуюся от темени к затылку.
Гость стоял, не шевелясь, и переводил взгляд с красной нити на серебряную прядь. Они завораживали. Что-то было в них, что-то древнее, жертвенное, словно в них раз и навсегда сошлись великая скорбь и великая радость… Туманы старинных тайн бродили за оконницами, оседали на землю, обволакивали все кругом.
