- Отпусти, - шепчу. Не знаю с чего на шёпот перешла, - сейчас вернусь. Он нехотя возвращает мне руку. Ухожу и больше его не запираю. Почему-то после такого поцелуя становится неловко не доверять этому человеку…
- Ты где застряла? – Никитична озабочена всерьёз, - чай уже остыл сто раз! Что он там приворожил тебя, что ли?
- Да вот, красоту наводила, - тут же в столе нахожу аптечную резинку для скрепки упаковок, они у нас по всем углам рассованы.
- Окарнала ирода? Надо было вообще под машинку! – ох и крутая баба мне досталась в напарницы!
- Неа, только бороду остригла, волосы не стала. Ему с ними красиво, - не объяснять же, что вся красота под ними. И человек явно, не настроен её демонстрировать всем подряд.
- Вот ещё! – взвивается Никитична, а на разделку с руки она легка, - сейчас я его быстренько обчичикаю!
- Не надо, Анна Никитична, оставь человека в покое, лучше одежонку сыщи ему какую-нибудь.
- Танюха! Ты что и вправду повелась?! Тоже мне забаву нашла! Наша ли забота штаны ему искать? Сейчас на каталку закинем, простынкой разовой прикроем и в отделение отправим, вот там пусть его рядят во что хотят! – рубит санитарка.
Так-то она права, наша задача первичный приём, санобработка, а остальное - чужая головная боль, но мне не наплевать,
- Пожалуйста, Никитична, - канючу, - разве я хоть раз, за кого-нибудь просила?
- Ох, девка! Верёвки из меня вьёшь! – она кряхтя поднимается со своей нагретой табуретки, застеленной для тепла сверху куском свалявшегося искусственного меха, отрезанного от подола старой шубы, и нехотя отправляется в свои закрома.
А я, тем временем, наливаю бокал чая, ничего, ещё достаточно горяч, и утаскиваю со стола несколько пирожков, что мы предусмотрительно прикупили днём в больничном буфете. Свою долю отдам, фигуру надо беречь, а не плюшки на ночь жрать…
Возвращаюсь с гостинцами. Бомж, как оставила, так и сидит, никуда не сбежал, но смотрю, маникюр с педикюром себе навести успел и ножниц не убоялся, вот молодец!
- На вот, угощайся, - подаю тарелку с пирожками и бокал с горячим чаем.
Он замирает на мгновение, потом взглядывает на меня, а во взгляде неописуемое, не удивлюсь если в ноги кинется. Предвосхищаю порыв,
- Просто поешь, - и замечаю, как у него увлажняются глаза, крупные капли вот-вот готовы сорваться из-под ресниц, у меня в ответ почему-то тоже. Скорее прикрываю веки и делаю глубокий вдох, не хватало ещё устроить тут коллективный сеанс плача. Он следом за мной так же глубоко вдыхает, смаргивает, успевшие набежать слёзы, и принимает дары.
Вижу, что голоден, но не набросился, как собака, ест сдержанно и аккуратно, прихлёбывает бесшумно. А я, пока он занят, покрепче сплетаю, разъехавшуюся косу и закрепляю резинкой на конце.
В это время, Никитична вваливается собственной персоной с ворохом обносков, не фонтан, конечно, но всё чистое, обработанное,
- Вот, ряди своего подопечного! – и замечает бомжа с нашими пирогами. Надо видеть, как санитарка меняется в лице, в её тяжёлом взгляде читается такая обида, будто я предала всю её семью и ещё не родившихся потомков на три колена заодно! Она распахивает было рот, но в этот момент успеваю перехватить инициативу,
- Спасибо, Анна Никитична, я знала, что не откажете, - принимаю из её рук одежду, оставляю бомжу, - это тебе, когда поешь, оденься, - и выпёхиваю собственной грудью обратно за дверь, заодно и сама выхожу, - не будем мешать человеку переодеться.
