как пытка. В пучину до дна и до звезд,
до блевоты, до крови, до хрипа и мглы
в почерневших глазах. Научило
море нас всех от зари до зари,
по команде на реях в ночи просолило,
жесткий ветер, секущий глаза
и привычная гибкая сила.
Через борт ледяная волна, нахлебавшись
до донца.
Синих жил маята и надрыв, и рома глоток,
вместо солнца.
Железная хватка проворных мозолистых пальцев
Стихии простор, глуби́н тишина —
приют для вечных скитальцев.
Братва! Слепой и неверной удаче не верьте.
Рома в печенке печать навсегда,
зубы сожми и волю в кулак – и молчи
до неминуемой смерти.
Полундра!
Пираты на голову! В плотном тумане,
под свист ятагана и пуль завыванье,
страшней барракуд, мурен и пираний!
Кинжальный огонь перекрестный, картечь!
Сгусток воли собрать, решимость на грани
отчаянья. Злая готовность рвать и душить
диких псов, без раскаянья и сострадания.
Преодолеть! Стену огня, разрывающий смерч.
Абордажные крючья, кинжалы, пистоль,
это что, твою мать, – одноразовый шприц
одноглазого Гарри?
Он что́, пионер эвтаназии?
Хрен тебе в печень, зараза!
Прими-ка ответный мой кортик.
Точный прямой!
Между панциря толстых пластин,
между ребер, вонзить до предела – до гарды
13.
Бой не бывает коротким. Ни длинным.
Смешное мгновенье азарта.
Бой – это смерть неизбежная. Ты иль тебя.
Всех подряд, без злорадства и промаха.
В самую точку. Верная лютая смерть.
Чтобы крик захлебнулся,
проколотый шпагой навечно.
Дукаты померкли в глазах от искр и огня.
И чума, и холера вам в печень!
Ха! Ха! Эй, куда вы?
Неужто, как крысы, трусливые мелкие твари,
попрыгали все восвояси?
Что́, не-не-не не-не… не ожидали?!
Поделом, сучье племя, шакалы, плывите! И пусть
все узнают – пираты, это не те благородные
рыцари в книгах и фильмах слащавых и лживых,
про грязных красавчиков сонмы лихие,
что уступают места беременным девам
в трамвае,
зловредным крючкам-старичкам востроглазым
педантам, свидетелям будней кровавых,
что настойчиво, едучи в суд, вслух рассуждают,
желая отдать палачу на расправу,
посланцев из ада,
в Портленд припершихся молча,
испить не спеша лимонаду
и оптом продать пару тысяч индейских
просоленных разноразмерных, блестящих,
как смоль париков, под названием скальп.
Добытых своими руками.
Черной меткой клеймённые —
маленькой точечкой крови
невинной – не смоешь.
С пьяной ухмылкой беззубой,
простецкими байками про путешествия,
штиль и шторма, тот чудно́й и смешной
треугольник,
что бермудским назвал кутюрье,
ради модной тусовки,
чуть-чуть перекрасив из черного в серый,
сорок оттенков свинца,
обнажая всю суть и тщету карнавала,
жалких масок убожество и вожделенье лжеца,
неестественно бабьим капризным жеманным
и томным своим голоском.
Бом-брам-стеньга,
такое случается в море,
треснула-вмиг-сорвалась.
И хрястнули обе ноги.
Ч-ч-ёрт, карамба!
И баста…
Мой суровый седой капитан, одноногий,
он чуял фарватер любой,
хоть на полном ходу,
Ему и шторма́ нипочем,
одинокая дикая сила,
в сочетании с точным расчетом и волей.
Якорь в глотку тебе! Разорви тебя гром!
Не спеша,
он отмерил
всего два удара.
Отсёк мне ступни.
И крылья, в придачу.
Чтоб меня целиком не отдать
беспощадной гангрене до срока
и Магам Магриба,
чтоб до Тортуги успеть доползти мне
по штилю, под выжженным солнцем Карибов.
Ну ничего, я был юнга смышленый,
…такой и без ног проживет…
Не поспоришь, с грубой силой и
лихостью дикой чужой,
а также с замшелой рутиной увядших законов,
с повседневной тоской ожидания,
