– Хватит на сегодня. У нас встреча через час. Приведите себя в порядок, – её голос, холодный и отстранённый, прозвучал, как приказ, которого невозможно ослушаться. Джису всегда была такой: её слова не допускали споров, словно сама тень её фигуры подавляла желание возражать.
Высокая и стройная, она казалась воплощением строгой элегантности. Её тёмный костюм был идеально сидящим, подчёркивая её безупречный профессионализм. Волосы, собранные в тугой пучок, открывали бледное, почти аристократическое лицо. Её глаза, скрытые за строгими очками, редко показывали эмоции. Они казались холодными и бесстрастными, как у хищника, оценивающего добычу. Её присутствие наполняло комнату напряжением, словно она приносила с собой невидимую тяжесть ответственности.
Запах её парфюма, лёгкий и резкий, с нотками цитруса и белого перца, разливался по комнате, смешиваясь с тяжёлым ароматом усталости, что витал в воздухе. Она стояла неподвижно, как статуя, но в её позе читалась властность, которая могла заставить любого почувствовать себя незначительным.
Строгая и неумолимая, она редко сопровождала их на концерты. Её мир находился за кулисами, в полумраке офисов и переговорах, где решались вопросы, которые никто из них не мог даже начать понимать. Она предпочитала держаться на расстоянии, оставляя свет прожекторов и бурю фанатских криков им, тем, чьи лица сияли на сцене. Её голос звучал как команда, а шаги, отточенные и уверенные, несли с собой вес ответственности, который, казалось, был ей только в радость.
Джису всегда была там, где в ней нуждались больше всего: за столом переговоров, среди кипы контрактов и графиков, за чашкой кофе с представителями агентства. Она оставалась невидимой для толпы, но именно её усилия обеспечивали их путь на вершину. Концертный зал был для неё местом чуждым, её стихией была работа вне сцены – выстраивать, защищать, руководить. Когда группа шагала под свет прожекторов, её тень оставалась в офисе, плетя невидимую сеть, чтобы удержать их мир от разрушения.
Когда дверь за ней закрылась, напряжение будто осталось висеть в воздухе, как эхо её приказа. Парни начали подниматься, их движения были медленными, словно у сломанных марионеток, которых наконец отпустили от нитей.
Юнсо коротко кивнул, быстро собирая вещи. Его движения были автоматическими, точными, как будто он мысленно уже был в следующем месте, в следующем действии, не давая себе задержаться в моменте. Остальные последовали его примеру, молча, но в воздухе оставалось нечто невидимое, невыразимое словами – тягучее ощущение недосказанности, словно они оставляли за спиной нечто незавершённое.
Когда парни вышли из репетиционной комнаты, коридоры здания ослепили их ярким светом. Лампы дневного освещения отбрасывали резкие, почти искусственные отблески на глянцевые поверхности, делая пространство слишком идеальным, слишком стерильным. Шум сновавших туда-сюда сотрудников казался чрезмерным, почти оглушающим после замкнутого мира репетиционной комнаты, где царила монотонность дыхания и ритма. Они переговаривались, улыбались друг другу, бросали короткие, восхищённые взгляды на участников группы, словно на легенды, ожившие в этих коридорах.
На каждом углу стояли картонные вырезки с их изображениями. Они выглядели на них слишком идеальными – сияющими, безупречными, такими, какими их хотели видеть фанаты. Глянцевые улыбки, сверкающие глаза, безупречная кожа. Эти лица были их, но в то же время нет. Они смотрели на самих себя, словно на отражение в кривом зеркале, которое искажало истину. Запах дешёвой краски и бумаги от этих вырезок сливался с более тонкими ароматами офисного воздуха: кофейной гущи, металла и свежих химических моющих средств.
