Ремонтные группы метались по селам и городам ЛНР в режиме ошпаренной лошади. Обстрелы не прекращались. Артиллерия и минометы ВСУ почти не били по военной инфраструктуре – ведь ее надо разведать, уточнить, а там и ответка моментальная, да и смысл им – стрелять по солдатам. Их задача – уничтожать гражданскую инфраструктуру в расчете на негодование мирного населения, такое нацистское принуждение к миру. Заставить людей отказаться от своей власти, своих убеждений. Променять теплый тихий дом на русский язык, на свободу, на судьбу своих детей. Лупили по электрическим подстанциям и трансформаторам, по водоводам и газораспределителям. Ремонтники появлялись на объектах еще до окончания налетов. Ведь в их руках – свет и тепло больниц, роддомов, детских садов и интернатов тысяч объектов, где от привычного нам тепла и света зависят жизни людей. Ремонтники – это не солдаты в бронежилетах и кевларовых шлемах. Это простые дядьки, большей частью уже совсем в годах или калечные после ранений. Все мужики, кто целы, – на фронте. Вот эти дядьки в синих рабочих спецовках и выходили из своих «буханок», «газелек» и «газонов» под разрывы.
ЗИЛок-131 буксовал по полю к газораспределителю. Бригада ремонтников болталась, кемаря в металлической будке КУНГа. Нацики опять попали в газопровод, необходимо переподключение на резервную ветку. А распределитель – далеко за городом, почти рядом с линией фронта. Рев старенького мотора, вихляние кузова, колеса то попадают в колею, то выскакивают из нее, подбрасывая будку. Газ не сбросить, встанет грузовик в раскисшем от дождей черноземе. Очередное взрыкивание движка, машину ведет и выбрасывает из колеи. Грузовик идет юзом, задний мост выбрасывает на обочину. Машина встает почти поперек дороги, водила размашисто выкручивает руль, пытаясь вернуть ЗИЛ на дорогу, но жирный чернозем просто скользит в рубчатых колесах, словно пластилин. Средний мост тоже уходит за колею, и под ним огненным цветком вспухает взрыв. Адский грохот, грузовик подбрасывает и ставит ровно поперек колеи.
Оторванное колесо среднего моста подлетает выше КУНГа и с грохотом бьет в стенку. Фонтан грязи и дыма окутывает грузовик, а когда оседает, лишь скрип единственной уцелевшей петли сорванной двери КУНГа тоскливо поет на поле.
Я не спросил, что стало с остальными. Здесь это не принято. Вот он – жив, и это его счастье. Зачем напоминать человеку о боли? Здесь вообще принято больше слушать, а каждый говорит ровно столько, сколько считает нужным тебе передать. Уж очень много у каждого здесь больных точек. Здесь боль кругом.
«Р-р-р-ребят, вы с-с-сильно, г-г-г-глубоко н-н-нех-х-х-ходи-те! Н-н-н-нам т-т-т-только, чтоб в-в-в-войти к-к-к-к нему!» – выдавливает с минуту дядька «Газпром». Ему – битому, контуженному, калечному войной мужику жалко солдат. Солдат, сынков, внучков, отцов. Жалко, он бы и сам пошел со щупом, так ему лучше. Плохо, не понимает он в этом ничего, а распределить, подключать – надо, необходимо просто! А солдатики не смогут. Вот и уезжают они каждый раз по вечерам, топают к машине, часто оглядываясь туда, где в жарком мареве среди притаившийся смерти идут молодые русские пацаны – солдаты.
Вот такие тут простые слесари-ремонтники, донбасский «Газпром».
Уезжая в эту экспедицию, я, грешным делом, думал, что уже не смогу описать что-то новое. Мне уже давно кажется: я вот-вот исчерпаю и слова, и чувства, да и людям надоест читать описания моих переживаний на одну и ту же тему – тему той войны. Но каждая новая экспедиция – это новые переживания, новые чувства, а главное – новые судьбы.
