А вот наши страдания длятся всю доставшуюся нам жизнь.
Я горжусь тем, что совершил. Хотелось бы, конечно, чтобы это испытание не выпало на мою долю, но я рад, что сделал все от меня зависящее, и поступил бы так снова.
Поэтому я и собирался написать о случившемся, рассказать о наших убеждениях, о нашей самоотверженности, о наших муках.
Но я этого не сделал.
И этим я тоже горжусь».
* * *
Проснувшись, он ощутил в своей голове нечто.
Он вернулся в реальность, в настоящее, в спальню дома престарелых на берегу моря. На плитках балкона дрожали солнечные блики. Его сдвоенные сердца бились изо всех сил, вставшие дыбом чешуйки кололи спину. Нога ныла, в ней эхом отдавалась боль старого перелома, полученного на леднике.
Никогда прежде прошлое не являлось во сне так правдоподобно. Ему наконец привиделась и лавина на западном склоне, и несчастный случай с экскаватором (воспоминания об этом были погребены глубоко под ослепительно-белым грузом страданий). Более того, привычный ход сновидений неуловимо изменился, заставляя его заново пережить случившееся, вновь сражаться за каждый глоток воздуха, снова глядеть в лицо мертвой девочки.
Он пытался все обосновать, объяснить и даже оправдаться за свои действия во время службы в армии, ставшей самой примечательной частью его жизни.
А теперь он ощущал в своей голове нечто.
Нечто заставило его закрыть глаза.
– Наконец-то, – сказало нечто глубоким, неторопливым и властным голосом, почти идеально выговаривая слова.
«Наконец-то?» – подумал он. («Что это?»)
– Я узнал правду.
«Правду о чем?» («Кто это?»)
– О том, что совершили вы. Ваш народ.
«Что?»
– Улики были рассеяны повсюду: в пустынях, в суглинке, в стеблях растений, на дне озер. Следы обнаружились и в истории культуры: внезапное исчезновение произведений искусства, изменения в архитектуре и в сельском хозяйстве. Уцелело немногое: книги, фотографии, звукозаписи, каталоги, противоречащие переписанной истории, – но все же они не объясняли, почему столько племен и народов внезапно исчезло без малейших признаков ассимиляции.
«О чем вы?» («Что это у меня в голове?»)
– Вы не поверите, комендант, если я расскажу о себе, но я говорю о том, что называют геноцидом. О доказательствах его существования.
«Мы сделали то, что должны были сделать!»
– Спасибо, мы уже ознакомились с вашими доводами. Ваши оправдания записаны.
«Я верил в то, что делал!»
– Знаю. У вас еще сохранились остатки порядочности, вы иногда терзались сомнениями, но в конце концов поверили в правоту своего дела. Это вас не извиняет, но принято во внимание.
«Кто вы? Кто дал вам право копаться в моей голове?»
– На вашем языке мое имя звучит примерно как «Серая зона». А правом копаться в вашей голове я обладаю по той же причине, которая дала вам право убивать, – власть. Превосходство в силе. В моем случае – колоссальное превосходство. Сейчас меня отзывают, я вынужден удалиться, но через несколько месяцев вернусь и продолжу расследование. Воспоминания ваших оставшихся соратников помогут рассмотреть дело… с разных точек зрения.
«Что?» – подумал он, пытаясь открыть глаза.
– Комендант, к сожалению, ничего ужаснее вашей нынешней участи я вам не пожелаю. Однако же в мое отсутствие подумайте как следует…
Внезапно он опять очутился в своем сне.
Кровать провалилась, леденяще-белая простыня разорвалась, сбросив его в бездонный бак, полный крови; он пролетел через него к свету, в пустыню, к железной дороге в песках, упал в открытый вагон одного из поездов и остался там лежать со сломанной ногой, среди трупной вони и стонов умирающих, зажатый между изувеченными телами, облепленными дерьмом, окруженными роем звенящих мух; его терзала отчаянная, неутолимая жажда.
