Генар-Хофен закутался в халат и с легкой улыбкой откинулся в кресле. Дядюшка Тиш всегда любил травить байки. В числе самых ранних воспоминаний Генар-Хофена были посиделки на длинной, залитой солнечным светом кухне их дома в Ойс, на орбиталище Седдун. Мама, другие взрослые, кузены и кузины входили и выходили, болтали и смеялись, а Генар-Хофен сидел на коленях у дядюшки и слушал его рассказы. Даже обычные сказки у дяди Тиша звучали куда интереснее, а порой он рассказывал истории из своей жизни – как он работал в Контакте, как странствовал по Галактике на всевозможных кораблях, как исследовал загадочные новые миры, встречался с удивительными инопланетными созданиями и постоянно обнаруживал среди звезд всяческие чудеса.
– Во-первых, – начал голографический образ, – по всем признакам мертвая звезда была невероятно старой. Использованные в то время методики указывали на возраст в триллион лет.
– Чего-о? – недоверчиво протянул Генар-Хофен.
Дядя Тишлин развел руками:
– Корабль тоже не поверил. Эти неправдоподобные цифры он получил с помощью… – образ отвел взгляд в сторону, как всегда поступал дядя Тишлин в мгновения задумчивости, – с помощью изотопного анализа и оценки эрозии, возникающей под воздействием потока частиц.
– Технические термины, – с улыбкой кивнул Генар-Хофен.
– Технические термины, – улыбнулся в ответ образ Тишлина. – Но все виды анализа и способы вычислений давали один результат: эта мертвая звезда как минимум в пятьдесят раз старше Вселенной.
– Надо же, а я об этом никогда не слыхал, – задумчиво покачал головой Генар-Хофен.
– Вот и я тоже, – согласился Тишлин. – Выяснилось, что впоследствии эти сведения все-таки были обнародованы, но далеко не сразу. Открытие так ошеломило корабль, что он не включил информацию в отчет, а сохранил ее в своем разуме.
– А разве тогда уже имелись полноценные Разумы?
Образ Тишлина пожал плечами:
– Существовали разумы с маленькой буквы, ядра ИИ, как их сейчас называют. Но они, разумеется, обладали самосознанием. В общем, информация, так сказать, осталась у корабля в голове.
А значит, она являлась собственностью корабля. Мысли и память оставались чуть ли не единственным объектом частной собственности в Культуре. Любой отчет или анализ, выложенный в открытой информационной сети, теоретически становился общедоступным, но мысли и воспоминания человека, автономника или корабельного Разума являлись частной собственностью, а попытка читать чужие мысли – не важно, человека или устройства, – считалась верхом непристойности.
Сам Генар-Хофен всегда считал это правило справедливым, хотя уже много лет он, как и многие другие, подозревал, что в нем заинтересованы прежде всего Разумы Культуры, и в частности Разумы Особых Обстоятельств.
Благодаря этому запрету все обитатели Культуры могли держать свои тайны при себе и предаваться мелким проделкам и махинациям. Но если у людей это выливалось в розыгрыши, приступы ревности, смехотворные недоразумения и безответную любовь, то Разумы, ссылаясь на запрет, порой забывали сообщить об обнаружении новой цивилизации или предпринимали попытки самостоятельно изменить ход истории какой-нибудь высокоразвитой, хорошо известной культуры (существовали невысказанные опасения, что однажды они попытаются проделать это и с само́й Культурой… если, конечно, этого уже не произошло).
– А что с людьми, которые летели на корабле Культуры? – спросил Генар-Хофен.
