– Устала, – наконец произнесла она.
Ларсон чуть склонил голову набок.
– Ты не устала, – сказал он медленно, как будто пробуя её реакцию на вкус. Лиана почувствовала, как её пальцы снова сжались в простынях. – О чём ты думаешь?
Его голос был спокойным, но в нём чувствовалось что-то цепкое, изучающее, как будто он уже знал ответ, но ждал, что она его произнесёт.
Она молчала. Какого чёрта она должна была что-то объяснять? Какого чёрта она вообще думала о нём?
Ларсон медленно провёл пальцами по её бедру, но она едва ощутила этот жест. Внутри всё ещё пылала другая жара, совсем не та, что должна была быть после близости с мужчиной, который лежал рядом.
Это было неправильно. Она резко отстранилась, села, сдвинула с себя простыню, оголив плечи.
– Ларсон, – начала она, но осеклась. Что она могла сказать?
Что её тело предаёт её в самый неподходящий момент? Что она не может выбросить из головы то, что случилось с другим человеком?
Он медленно сел, опираясь локтем о матрас, внимательно наблюдая за ней.
– Ты даже не со мной, – сказал он тихо. Она стиснула зубы:
– Не выдумывай.
Ларсон слегка склонил голову набок, его губы дрогнули, но улыбка так и не появилась.
– Правда?
Лиана прикусила внутреннюю сторону щеки, не отвечая. Чёрт!
Чёрт, чёрт, чёрт.
Почему, чёрт возьми, этот чёртов поцелуй вообще произошёл? Почему она вообще думала об этом придурке Иване?
Лиана с детства знала, что миром правят связи, но никогда не хотела быть лишь их продолжением. Её родители, оба дипломаты, вращались в высших кругах, привыкли к тонким играм слов, к переговорам, где даже молчание могло означать больше, чем сказанная фраза. В их доме всё было чётко регламентировано: с кем дружить, как вести себя на официальных приёмах, какие вопросы задавать, а какие лучше оставить без ответа.
Её детство проходило среди тщательно отобранных знакомых семьи – детей послов, политиков, учёных, людей, чьи фамилии могли открывать двери, о существовании которых большинство даже не подозревало. Она быстро научилась улыбаться, когда нужно, говорить ровно столько, сколько требовалось, и никогда не показывать своих истинных мыслей.
Но чем старше она становилась, тем отчётливее понимала, что ей этого мало.
Она не хотела быть просто очередной «дочерью влиятельных родителей», чей путь предрешён с рождения. Не хотела, чтобы её воспринимали как продолжение фамильного имени, очередную марионетку в дипломатических играх. Она хотела доказать, что способна чего-то добиться сама, без чьей-либо протекции, без заранее расстеленного перед ней красного ковра.
Выбор Академии стал вызовом, брошенным не только миру, но и своим же родителям.
Они не возражали открыто – слишком умные для этого, слишком хорошо знавшие, как работает психология. Отец лишь скептически поднял бровь, мать многозначительно пожала плечами, но оба, казалось, ждали момента, когда она осознает свою ошибку и вернётся на заранее проложенный для неё путь.
Но она не вернулась. С первых же дней в Академии Лиана поняла, что её ждёт совсем другой мир. Здесь не было приёмов, политических манёвров и намёков. Здесь ценили не фамилии, а результаты. И если ты не мог показать, на что способен, тебя не считали ровней.
Она быстро усвоила новые правила: не показывать слабость, не давать повода усомниться в своей компетентности, не уступать, даже если кажется, что уступить проще.
Ей пришлось стать жёстче, амбициознее. Если кто-то пытался задеть её за богатое происхождение – она доказывала, что богатство в знаниях и в её собственной силе. Если кто-то намекал, что её место здесь куплено, она доводила себя до изнеможения на тренировках, пока даже самые скептически настроенные курсанты не признавали: она заслужила быть здесь.
