Он больше не дёргался, стоял неподвижно, но уже не был собой, лишь пустым каркасом, медленно растворяющимся в чуждой реальности. Сеть, ещё мгновение назад стягивавшая его тело, теряла плотность, становясь полупрозрачной, и сквозь её зыбкие нити уже можно было различить, как изнутри что-то менялось, исчезало, разрушалось. Гюнтер оставался здесь, но уже не как человек, а как оболочка, форма без содержания, в которой не осталось ни дыхания, ни жизни, ни мысли. Пауки не просто убивали – они вытягивали саму суть, стирая существование. И когда сеть окончательно растворилась, тело схлопнулось, оседая внутрь, точно утраченная структура реальности, оставляя после себя лишь высушенную кожаную плёнку, тонкую, как пергамент, безжизненную, готовую рассыпаться от малейшего движения воздуха. Она треснула – и развеялась.
Один из пауков метнулся вперёд: его конечности вытянулись, и острые, как лезвия, отростки в одно движение разорвали ткань, разметав её клочьями. Одежда осыпалась, точно ненужная оболочка, обнажая её идеальное тело, лишённое защиты, уязвимое перед касанием чужих щупалец.
Анна дёрнулась, но ноги уже не слушались – они увязли в сети, которая не просто цеплялась, а жила, извиваясь, растягиваясь, обхватывая её икры, сжимаясь и расслабляясь, словно изучая структуру плоти. Волокна пульсировали, словно подстраивались под её дыхание, реагировали на малейшее движение, охватывали лодыжки, заплетаясь вокруг, и внезапно рванули вверх.
Её тело дёрнулось, поднимаясь над землёй, а паутина продолжала расти, утолщаться и уплотняться, становясь частью неё, привязываясь, врастая, подчиняя. Она выгнулась, извиваясь в воздухе, попыталась ухватиться за что-то, но пальцы лишь разрывали зыбкие нити, которые мгновенно срастались вновь. Тени вокруг неё зашевелились.
Пауки не нападали сразу – они медлили, словно растягивая удовольствие. Их движения были не резкими, не агрессивными, а плавными, с какой-то мерзкой, неторопливой грацией, с извращённой осторожностью, как если бы они хотели прочувствовать каждый миг происходящего. Их тонкие, извивающиеся отростки скользили по её коже, почти невесомо, сначала едва касаясь, как пробуя, затем медленнее, глубже, настойчивее.
Анна содрогнулась, но движения лишь провоцировали сеть – та отозвалась, реагируя на её дрожь, впиваясь, впитывая, пропитывая собой, пока пауки медленно приближались. Их конечности двигались слаженно, умело, будто они знали, что делать, знали, чего ждали.
Они касались её бёдер, пробирались под остатки одежды, осторожно изучая. Они не спешили и не торопились. Одежда рвалась, и с каждым мгновением её тело становилось всё более обнажённым. Щупальца скользили, а сеть сжималась.
Один из пауков приблизился к ней. Его гладкий, переливающийся хитин отражал тусклый, дрожащий свет, словно чудовище существовало в двух состояниях одновременно – материальном и зыбком, едва уловимом. Оно двигалось медленно, выжидая, точно растягивая момент, наслаждаясь властью, которая уже принадлежала ему. Его тонкие, извивающиеся отростки дрожали, будто предвкушая, а затем, не колеблясь, потянулись к её телу.
Анна дёрнулась, но сеть, охватившая её, лишь плотнее сжалась, усиливая хватку, оставляя ей только дыхание и возможность чувствовать. Щупальца прошлись по её коже, оставляя холодный, влажный след, словно оставляя невидимые знаки владения. Они двигались неторопливо, методично, изучающе, проявляя не инстинкт, а разум, извращённый, бесчеловечный, чуждый всему живому.
