Разве она не была смешной с этим волосом, выдернутым из хвоста слона и пропущенным через носовой хрящ? На расстоянии можно было подумать, что она носит усы.
А ее серьги с мелким красным или голубым жемчугом на конце!
А эти толстые браслеты у щиколоток, над коленной чашечкой, на предплечьях и это медное кольцо на большом пальце; какими жалкими, дешевыми, безвкусными они казались рядом с тонкими браслетами оканда, нанизанными один за другим и подогнанными по размеру рук и ног. Павинка хорошо это понимала, она чувствовала себя раздавленной превосходством соперницы; поэтому, чтобы как-то возвыситься в собственных глазах и произвести на других лучшее впечатление, она душилась соком местного чеснока и натирала тело мазью, приготовленной из пальмового масла и красного дерева[516], растертого в порошок[517]. Говорят, что этот состав очень эффективен при кожных заболеваниях, чрезвычайно распространенных в Африке[518].
Издавна оканда пользовались кремневыми ружьями, за которые расплачивались рабами. Относительно богатые по сравнению с пришельцами, они злоупотребляли своим преимуществом и смотрели с презрением на этих варваров, поставлявших им лесную дичь.
Павины же, хозяева леса, вооруженные искусно выточенными ножами, железными ассагаями и арбалетами, отравленными соком онажа[519], и не знающие усталости, делили свое время между охотой[520] и войной.
Оканда, сильные и ловкие при прохождении порогов, отважные в схватках с Огове, обладали монополией на реке и обогащались благодаря этой исключительно благоприятной коммерческой ситуации.
Постепенно они начали злоупотреблять своим положением, считая себя намного выше оссьеба, которых эксплуатировали, как могли.
Однако с каждым годом все новые и новые массы павинов выходили из северных лесов, и их селения занимали все бо́льшую территорию на правом берегу Огове.
Антагонизм между двумя племенами становился все глубже. Павины установили по суше торговые связи с Габоном; их передовые отряды достигли побережья, у них уже было огнестрельное оружие. Не нуждаясь больше в оканда, чтобы обеспечивать себя товарами, бывшие парии стали разговаривать как хозяева с теми, кто прежде так долго эксплуатировал их. Чувствуя, что им не справиться с нашествием диких и грубых пришельцев, оканда посчитали разумным обосноваться на левом берегу Огове, создав таким образом почти непреодолимый барьер для каких-либо контактов с павинами.
Произошло то, что всегда происходит в подобных случаях: оставив правый берег ради левого, оканда забыли урегулировать текущие дела и расплатиться с долгами, думая, что переселение обеспечит им безнаказанность.
Такое вероломство стало последней каплей, переполнившей чашу негодования павинов: отныне река перестала быть безопасной. Любого прибрежного жителя, попавшего в руки оссьеба, убивали и съедали. Любой караван, поднимавшийся вверх по Огове, невидимые враги, засевшие в буше[521], расстреливали в упор.
Оканда отвечали им тем же. Каждый павин, не справившийся с течением или по какой-то другой причине попавший в руки врагов, становился их пленником. Будучи более цивилизованными, оканда не съедали его, а – будучи более практичными – продавали в рабство.
И вот однажды оссьеба, чье число беспрерывно возрастало, пересекли Огове, закрепились на обоих берегах ниже места впадения в нее реки Лоло и отбросили оканда на левый берег Офуэ, отрезав их таким образом от адума.
